Андрей Леонов

– Самое яркое воспоминание детства связано у меня с коммуналкой на Васильевской улице в Москве, где родители жили, когда я появился на свет. Года через три они получили квартиру на Второй Фрунзенской, где и прожили практически всю жизнь. Помню, как папа с увлечением строил со мной паровозики. Вообще все самые ранние воспоминания связаны с играми и игрушками, он очень много мною занимался.

– А бывал ли Евгений Павлович с вами строг?

– Наверное, только один такой случай я и могу вспомнить, когда за неделю я умудрился нахватать столько двоек, что сейчас даже стыдно об этом говорить. Отец пришел в ярость! Схватил чемодан, покидал туда какие-то вещи (он даже не смотрел, что берет, и наряду с моей запихивал туда и свою одежду). При этом он кричал, что, раз я такой, он отвезет меня сейчас в лесную школу-интернат и оставит там насовсем, а еще лучше, привяжет в лесу к дереву и уйдет. Его запала хватило на то, чтобы вытолкать меня за дверь и даже спустить на первый этаж. Правда, все это выглядело немного по-актерски: вот, дескать, я тебя сейчас!

– И чем дело кончилось?

– Кажется, я заплакал, и отец меня тут же вернул домой. Да, он был в гневе, но даже в гневе не мог совершить жестокий поступок. Он вообще был сентиментальным человеком, любой фильм или книга могли растрогать его до слез.

– У него были еще слабости?

– Была, как говорится, «одна, но пламенная страсть» – покушать любил. Мама готовила борщ и пельмени, а бабушка баловала нас пюре и тефтелями в томатном соусе. И застолья у нас часто были, и гости собирались, как в любой хлебосольной семье. Больше всего отец любил картошку с тушенкой. Он сам готовил это блюдо. Не знаю, откуда у него эта любовь, может, из голодной военной юности, но он ее просто обожал, и, когда дорывался, мог съесть много. Эта страсть сказывалась на его фигуре. Но когда мы говорили: «Папа, у тебя такой живот!», он тут же втягивал его буквально до спины и спрашивал: «Где ж тут живот? Ничего нет!».

– А свои фильмы он любил смотреть?

– Смотрел, конечно, но, фанатично уставившись в экран телевизора, не сидел никогда. Если я с восторгом смотрел какую-то его картину и начинал задавать ему вопросы или, не дай Бог, говорить какие-то комплименты, скромно отвечал: «Да ладно, ладно…». А однажды признался, что с возрастом многие свои роли видит по-другому, и, если бы была возможность, сыграл бы их иначе – например, ту же «Донскую повесть».

– Актеры обычно говорят, что все работы им одинаково дороги. А особо любимые роли у Евгения Павловича были?

– Были, конечно. В кино, наверное, Сарафанов из «Старшего сына», та же «Донская повесть», «Белорусский вокзал», фильмы Данелии. В театре – Тевье из «Поминальной молитвы», его последняя роль. Часто вспоминал спектакль «Дети Ванюшина». Гордился, что попал в мюзикл «Человек из Ламанчи». И в «Ленкоме», у Марка Захарова, он был востребован. Достаточно востребован…

– И тем не менее у Евгения Леонова было не так уж много ролей. Вам не кажется, что он был достоин большего?

– Это отдельная тема, мне не очень хочется сейчас ее обсуждать. В Театре Маяковского он за четыре года сыграл три роли, в «Ленкоме» почти за двадцать лет – всего пять. Слава Богу, у него было кино, тот же Марк Захаров снимал его почти во всех своих знаменитых телевизионных фильмах – «Обыкновенное чудо», «Дом, который построил Свифт», «Убить дракона». Захаров открыл в отце новое актерское качество, у него он стал играть интересные роли – деспотов с внешностью добряков. Например, его Вожак из «Оптимистической трагедии» очень мило говорил: «Еще брезент!» И убивали двоих – старушку и матроса, которого она обвиняет в краже кошелька.

– А какой фильм отца больше всего нравится вам? Наверное, как у многих детей Советского Союза, – «Полосатый рейс»?

– С этой картиной связана интересная история. Дело в том, что, когда я родился, отец как раз в ней снимался. И радостную весть о том, что у него родился сын, ему сообщили прямо на съемочной площадке. Он был так счастлив, что, несмотря на панический страх перед тиграми, полез к ним… целоваться. Что же до любимых мною отцовских фильмов, то мне, как и ему, тоже очень нравится «Старший сын», «Белорусский вокзал», «Не горюй!», «Афоня». Но «Полосатый рейс» и «Джентльмены удачи» тоже смотрю с удовольствием. Вот вроде бы фильмы эти все уже наизусть знают, а все равно каждый раз что-то новое в них открываешь. Почему? Да потому что талантливые профессионалы над ними работали – каждая сцена выстроена, продумана до самой последней мелочи.

– Судя по вашим рассказам, Леонов был человеком скромным, сомневающимся в себе и своем таланте.

– Он действительно был сомневающимся человеком. Часто звонил друзьям нашей семьи, Дубровским, советовался по поводу той или иной своей работы. Мог, например, у звукорежиссера или осветителя спросить после спектакля: «Как я сегодня сыграл?» Они говорили: «Хорошо, Евгений Павлович!» Часто обсуждал свои роли и с коллегами-актерами. И не то, чтобы он был не уверен в своих силах и совсем уж терял почву под ногами, просто такая была у него привычка. Часто думал над тем, как лучше сыграть ту или иную роль. Даже, казалось бы, все уже сыграно, отработано, а он все равно ищет новые детали, интонации, жесты. Работа была для него живым, постоянно изменяющимся процессом. А о его скромности говорит хотя бы тот факт, что отец, уже будучи артистом, страшно стеснялся… женщин. Он и с мамой-то познакомился, когда ему был уже тридцать один год. Они познакомились на гастролях театра Станиславского в Свердловске. Отцу она настолько понравилась, что буквально через несколько дней он сделал маме предложение. Поженились они уже в Москве.

– Андрей, есть красивая легенда, согласно которой Евгения Леонова после первого инфаркта вывел из комы… театральный звонок. Мол, кому-то из труппы «Ленкома» пришла в голову идея записать его на магнитофонную ленту и включить в больничной палате. Это правда?

– Такого не было. Да и откуда в германской клинике театральный звонок? Это же реанимация, туда вообще никого не пускали. Исключение сделали только для меня, потому что я по-русски мог с ним говорить. Он все равно был в коме, ни на что не реагировал. Но врач сказал: «Попытайтесь. Может быть, он вас услышит». И целый месяц я с ним разговаривал: что-то рассказывал, объяснял. Приходилось помогать санитарам его мыть, ухаживать за ним. В тот раз нам удалось его выходить. Уже через несколько месяцев он репетировал «Поминальную молитву».

– И в день его смерти, 29 января 1994 года, он должен был играть именно этот спектакль…

– С утра отец плохо себя чувствовал, поэтому встал гораздо позже обычного и все время сердился. Завтракать не стал. Начал собираться в театр и вдруг упал. Врачи говорят, он умер мгновенно… Пришедшие на спектакль зрители, узнав о смерти любимого актера, несколько часов стояли возле театра со свечами в руках. В кассу «Ленкома» не был сдан ни один билет…