Король репризы

Когда сегодня в поисках новостей переключаешь телеканалы, то никак не разминешься с некоторыми поднадоевшими эстрадными кумирами и кумиршами, поющими песни на чудовищные по убожеству подтекстовки. Пусть бы выступали там, где продаются билеты, для тех, чьи вкусы уже неисправимы, но не навязывались миллионам телезрителей, начиная с детей. Это же порча национального вкуса.

Я-то помню других эстрадных артистов в прифронтовой Москве в сорок первом. Среди них была и моя совсем не знаменитая молодая мама, которая входила в концертную агитбригаду вместе с такими знаменитостями, как Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Илья Набатов, Константин Симонов, Маргарита Алигер.

Мама пела новорожденные песни, которые живы и сейчас. На один из концертов для ополченцев, уходивших из заводского дома культуры прямо на фронт, мама взяла меня. Слушатели, все в разномастном штатском, сидели, сжав коленями старенькие винтовки. Отправив меня к бабушке в Сибирь, мама дошла с армией до Пруссии, где и отпраздновала Победу. Привезла она только один трофей – челюсть газели с пластинкой, на которой выгравировано, что эта газель убита рейхсмаршалом Герингом. С той поры слова «артист» и «поэт» для меня связаны со словом «Победа».

А через много лет, когда я стал членом худсовета Театра на Таганке и пригласил маму на одну из премьер, Юрий Петрович Любимов воскликнул:

– Зина! – И они, приведя меня в замешательство, обнялись.

– Ну, все-таки узнал, не зазнался… – немножко ворчливо сказала мама, а сама прослезилась.

Оказывается, они встречались на фронте. А единственный из всех членов худсовета, которого темпераментный Любимов никогда не перебивал, Николай Робертович Эрдман, проскрипел:

– А вот ты сама не зазналась ли, Зинуль? Что ж меня не узнаешь?

И, к моему ошеломлению, они тоже почеломкались, как старые знакомые. А Любимов объяснил, что во время войны и он, и Эрдман были мобилизованы, и не кем-нибудь, а самим Берией, в Ансамбль песни и пляски НКВД, где режиссером, кстати, служил Сергей Юткевич. У Любимова на стене кабинета он написал: «Юра, помнишь, как мы вместе плясали в органах?» Вот каким был путь диссидента номер один советского театра! Прав Андрей Вознесенский: «Судьба, как ракета, летит по параболе…» А уж судьба Николая Робертовича – это почище северянинского: «Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!»

Уж кто-кто, а Эрдман совсем не походил ни своей утонченной культурой, ни чувством мудрого олимпийского юмора на сегодняшних насквозь коммерциализированных циников из бизнес-богемы. Его называли королем репризы. Он виделся мне пришельцем из невообразимого далека. Владимир Маяковский мерился с ним острословием. Всеволод Мейерхольд поставил у себя в театре его пьесу «Мандат» (1925), которая только на этой сцене прошла 360 раз. Там были реплики, ставшие поговорками:

– Молодой человек, вы в Бога верите?

– Дома верю, на службе нет.

Там бушевала советская хлестаковщина:

– А если я с самим Луначарским на брудершафт пил, что тогда?

Есть в «Мандате» и сатирические выпады. Так, сын, решивший поступать в партию, все-таки опасается:

– А вдруг, мамаша, меня не примут?

– Ну что ты, Павлуша, – успокаивает его мать, – туда всякую шваль принимают.

Однако в целом «Мандат» остается в рамках комедии. Зато следующая пьеса Эрдмана – «Самоубийца» (1930) прямо по ходу действия превращается из комедии в сатиру. Сам язык становится ее инструментом:

– Слово не воробей, выпустишь – не поймаешь… А за это тебя поймают и не выпустят.

Центральный персонаж этой пьесы – никакой не борец, не герой, и просит он у власти самую малость:

– Ради бога, не отнимайте у нас последнего средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шепотом: «Нам трудно жить». Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот. Вы за стройкою даже его не услышите. Уверяю вас. Мы всю жизнь свою шепотом проживем.

Но даже шепот не сойдет безнаказанно там, где знают, что «слово не воробей». В результате «то, что может подумать живой, может высказать только мертвый». Конечно, пьесу не дали ни поставить, ни напечатать.

Мало кто помнит, что обозрением «Москва с точки зрения» по сценарию Эрдмана в соавторстве с Владимиром Массом, Виктором Типотом и Давидом Гутманом еще за полгода до премьеры «Мандата» открылся Театр сатиры в Москве.

Анекдотом стала репризочка-капризочка из этого спектакля:

«Суфлер шепчет из будки актеру:

– Узнаёт в графине свою мать.

Актер берет графин, разглядывает его и недоуменно вопрошает:

– Мама, как ты сюда попала?»

Сам Эрдман называл себя «долгоиграющим проигрывателем». Он всю жизнь с педантичной страстностью играл на бегах и в основном проигрывал. Но предпочитал проигрывать, занимаясь тем, что ему нравилось, чем выигрывать, когда скучно и противно.

Узнав, что Сталин рассердился на «Самоубийцу», Валентин Катаев решил позвать Эрдмана на дачу к А.М. Горькому, где должен был появиться Сталин для беседы с избранным кругом писателей, и примирить вождя с этим остряком, который, пожалуй, и пользу мог бы принести, оценив сталинское великодушие. На встречу старались попасть многие. Но Эрдман сказал, что у него на ипподроме скачки, и это будет поважней.

Возможно, Василий Иванович Качалов хотел помочь Эрдману, когда на вечеринке в Кремле стал читать басни, которые Эрдман писал в соавторстве с Массом. Среди них могла быть и такая:

Мы обновляем быт

И все его детали…



«Рояль был весь раскрыт,

И струны в нем дрожали…»



– Чего дрожите вы? –

спросили у страдальцев

Игравшие сонату десять пальцев.



– Нам нестерпим такой режим –

Вы бьете нас,

а мы дрожим!..

– Кто автор этих хулиганских стихов? – спросил Сталин.

Масс и Эрдман жили тогда в Гаграх, где по их сценарию снимался фильм «Веселые ребята». И ночью за ними пришли. Прямо как в басне:

Однажды ГПУ пришло к Эзопу…

Было это предсказанием или констатацией, мораль не предполагала вариантов:

Смысл этой басни ясен:

Не надо басен.

Соавторов на три года выслали в Сибирь: Масса – в Тобольск, Эрдмана – в Енисейск. По окончании ссылки Эрдману запретили возвратиться в Москву, и он поочередно жил в Рязани, Торжке, Вышнем Волочке, Калинине…

Что же спасло его от гибели? То, что могло и погубить, – остроумие.

Говорят, это именно он сочинил многие анекдоты о Сталине. А Сталин любил слушать анекдоты о самом себе и даже, как мне говорил А.И. Микоян, самодовольно похохатывал.

В общем, пристроили Эрдмана в провинциальный театр. Ему даже свидание с его мхатовской любовью разрешили, и на десять дней приехала к нему знаменитая красавица Ангелина Степанова. Через четверть века после смерти Эрдмана она согласилась издать книгу их переписки.

Эрдману достались чисто советские качели. Был фильм Григория Александрова «Волга-Волга» (1938), в титрах которого имя Эрдмана-сценариста не появилось. И был первый отечественный вестерн с Сергеем Гурзо «Смелые люди» (1950), за сценарий которого Эрдман (вместе с Михаилом Вольпиным) получил Сталинскую премию.

А еще был сценарий когда-то моего любимого фильма «Актриса» (тоже в соавторстве с Вольпиным), где бесподобно танцевал Владимир Шишкин. Были блестящие куплеты к водевилю «Лев Гурыч Синичкин». Была пьеса по мотивам либретто «Летучей мыши» и многое другое.

Но это не означает, что Эрдман из мятежника стал поддакивателем. На одном из худсоветов известный своим садистским ханжеством секретарь ЦК Ильичев, намекая на Сталина, позволил себе сказать строптивому Эрдману:

– Вы что тут острите, не знаете, кто этот художественный совет создал?

Эрдман ответил примерно так:

– Я острил, ибо думал, что это художественный совет, но теперь понял, что это такое, и поэтому умолкаю…

Любимов писал, что спектакль по есенинскому «Пугачеву» без интермедий не получился бы – нужны были скрепы для поэтических кусков. И Эрдман на моих глазах гениально сделал эти скрепы из дневников и писем императрицы Екатерины, из всей истории с ханжески угодливым устройством потемкинских деревень, не только исторических, но и современных.

В Театре на Таганке после читки «Пугачева» с интермедиями Николая Эрдмана и частушками Владимира Высоцкого Эрдман вдруг спросил:

– Володя, а как вы пишете свои песни?

– Я? – удивился Высоцкий. – На магнитофон, – и добавил для симметрии: – А вы, Николай Робертович?

– А я – на века.

Как раз 69 лет назад, 31 декабря 1941 года, Эрдман и Вольпин получили вызов из Саратова в Москву, в Ансамбль песни и пляски НКВД.

Вот как об этом рассказывал сам Николай Робертович.

В столице их обмундировывают и направляют в общежитие. Там они натыкаются на огромное антикварное зеркало и остолбеневают. Какое-то длинное и страшное мгновение им кажется, что отражающиеся в зеркале два человека в форме НКВД снова пришли за ними.

Двое в зеркале

Колыбельная

Видишь, слон заснул у стула,
Танк забился под кровать,
Мама штепсель повернула,
Ты спокойно можешь спать.
За тебя не спят другие,
Дяди взрослые, большие.
За тебя сейчас не спит
Бородатый дядя Шмидт.
Он сидит за самоваром –
двадцать восемь чашек в ряд, –
И за чашками герои
о геройстве говорят.
Льется мерная беседа
лучших сталинских сынов,
И сияют в самоваре
двадцать восемь орденов.
«Тайн, товарищи, в природе
Не должно, конечно, быть.
Если тайны есть в природе,
Значит, нужно их открыть».
Это Шмидт, напившись чаю,
Говорит героям.
И герои отвечают:
«Хорошо, откроем».
Перед тем как открывать,
Чтоб набраться силы,
Все ложатся на кровать,
Как вот ты, мой милый.
Спят герои, с ними Шмидт
На медвежьей шкуре спит.
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.

* * *

Мы любим подмечать у недругов изъяны
И направлять на них насмешки остриё.
Однажды Молоко спросило у Сметаны:
– Скажите, вы еда или питье?

Сметана молвила:
– Оставьте ваши шутки!
Действительно, я где-то в промежутке,
Но ведь важна не эта сторона.
Всего важнее то, что я вкусна,
И то, что все бывают мною сыты…

Вот так порою и гермафродиты:
Тот, кто на свет их произвел,
Конечно, допустил ужасную небрежность,
Но ведь, в конце концов, существенен не пол,
А классовая принадлежность.

Времена

Один поэт, свой путь осмыслить силясь,
Хоть он и не был Пушкину сродни,
Спросил: «Куда вы удалились,
Весны моей златые дни?»

Златые дни ответствовали так:
– Мы не могли не удалиться,
Раз здесь у вас такой бардак
И вообще черт знает что творится!

Златые дни в отсталости своей
Не понимали наших дней.

* * *

«Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…»
– Но бога нет! – Не будь придира:
Ведь нет и сыра.