Экс-директор Политехнического музея Гурген Григорян

– Гурген Григорьевич, после вашего внезапного увольнения поползли слухи, что, мол, сделано это, извините, в связи с вашим возрастом, но вдруг назначают человека, который ненамного младше. В прессе высказывались и другие предположения. Все-таки в чем причина?

– Никакого указа о моем увольнении в связи с возрастом не было. Был приказ министра культуры в полном соответствии с действующим законодательством, которое позволяет уволить директора без объяснения причин – мгновенно, без права обжаловать это в суде и с выдачей компенсации. То есть выглядит это таким образом: у нас к тебе претензий нет, но мы хотим кое-что изменить. Мы с тобой прощаемся, даем компенсацию в размере трехмесячного заработка. Обиды не держи, а мы дальше начнем ставить новых людей, которые, дескать, будут работать так, как нам надо. Вот внутренний смысл, предусмотренный законом. И эта новая норма в кодексе закона о труде была применена ко мне. И никаких объяснений о том, будто надо что-то омолодить и прочее, ни в приказе, ни в разъяснениях министра не было. Вот здесь завершается обсуждение вопроса: почему меня уволили. Этот вопрос остался открытым.

– Я так понимаю, он остался открытым и для вас?

– Не совсем так. У меня есть свое видение этой ситуации. Но оно остается моим видением. Все упирается в то, что мы (а именно коллектив музея и учрежденный «Роснано» Фонд развития Политехнического музея) вошли друг с другом в конфликт. На острие конфликта оказался я как руководитель коллектива. И конфликт преодолели, освободив меня от должности.

– На ваш взгляд, в чем суть конфликта?

– Не следует однобоко считать, будто «Роснано» хочет завладеть музеем и приспособить здание к своему производственному процессу. Мне приходилось слышать такую версию, но уверяю, что это совсем не так. Здесь речь идет о другом. Лет тридцать или сорок стоит вопрос, как сделать здание Политехнического музея и его работу ориентированными на далекое будущее. Мы разработали программу перспективы развития музея и предложили ее совету попечителей Политехнического музея. Совет поддержал нашу концепцию (концепция имела название «Федеральный центр инженерных искусств и технологий – Политехнический музей»). Мы должны были оставаться музеем по своему характеру и реализовывать целый ряд функций, связанных с пропагандой инноваций, популяризацией знаний в области технических наук. Предполагалось, что концепция ляжет в основу нашей дальнейшей деятельности. Совет попечителей выступил с инициативой заключить договор между «Роснано» и Политехническим музеем о том, что мы рука об руку пойдем к светлому будущему. Мы подписали договор весной 2009 года, и «Роснано» как госкорпорация учредила Фонд развития Политехнического музея. Вот с этого момента началось что-то, что выходило за пределы моего понимания и понимания моих коллег.

– А конкретные примеры привести можете?

– Главной своей задачей фонд поставил ревизию деятельности Политехнического музея с дальнейшим, так сказать, диктатом преобразований. И это вызывало, конечно, напряжение. Серьезным испытанием наших отношений явилось то, что фонд категорически отказался поддержать нашу инициативу достойно отметить 65-летие Победы. И мы сами, без фонда организовали выставку и мероприятия. Я вкладывал свои личные деньги в то, чтобы сделать достойным этот праздник, и мы сделали, судя по отзывам, очень большое полезное дело, представив выставку о вкладе науки, инженерного дела в Победу. И еще мы провели конференцию, в которой участвовало очень много ученых. Фонд категорически отказался помочь.

– Но, наверное, фонд предлагал вам и свои проекты?

– Да, но эти проекты не вызывают у нас большого интереса. Например, у фонда есть так называемая выставочная программа, она сводится к тому, что объявляется конкурс на выставочный проект. Его кураторами могут быть неизвестные нам люди, которые сначала пишут письма, намереваясь ознакомиться с фондами, а после этого решают, какую же выставку сделать. Я объясняю, что такие отношения противоречат музейной работе. Чтобы показать им фонды, нужно ставить стремянку на стол, доставать тяжеленные экспонаты, вызывать такелажников. И таких у нас пять или шесть заявок, и у каждого свое. В результате родятся какие-то проекты, непонятно к чему привязанные. С другой стороны, мы обращаемся к фонду, просим выделить деньги на то, чтобы опубликовать свои научные исследования. У нас есть целый ряд подготовленных монографий по становлению, например, одной из отраслей приборного, инструментального дела в России, которое уходило еще в крестьянскую среду. Очень интересная работа! Подготовлена рукопись. Денег не дали. Мы делаем очень важные документы, популяризирующие наше собрание, – каталоги микроскопов, каталоги вычислительных машин и так далее, но и на это денег не дают. Причем фонд говорит: «Это ваша текущая деятельность, мы в нее не хотим залезать, мы будем работать только на развитие музея». Ну хорошо – на нашей базе следует развивать, например, лекционную деятельность. У нас много завоеваний в этой области: трибуна Академии наук, например, у нас проходит, работают циклы лекции, проводятся семинары. Усилить это дело можно и нужно – полностью согласен. Но представители фонда хотели полностью этот участок взять под свой контроль и, по существу, вели к тому, чтобы автономизировать этот участок работы от музея и сделать его прилагательным к фонду, на что я категорически не согласился и противился всем этим инновациям. Вот в этом – суть конфликта.