Миндаугас Карбаускис

– Где у вас дом – в Литве или в Москве?

– Дом у меня в моей квартире, там спокойно, как в деревне. Литовцы – деревенская нация, от земли. В Москве живу 8 лет и всегда помню: я же чужой, я – враг. Меня потенциально подозревают, я прихожу делать вид на жительство – с меня берут дактилоскопию. Я говорю: «Прекрасно, а вы у всех берете отпечатки?» – «Нет, – говорят, – только у вас». Да одна плохая репетиция важнее всей этой бюрократии, а я полгода таскался, получил вид – и теперь мне, чтоб в Литву поехать, надо визу. Вот и все.

– Тем не менее у вас сложилось все вполне успешно, по-моему…

– Что такое успех? Сколько он минут занимает в жизни? Сколько минут надо, чтобы прочесть статью в газете или выслушать комплименты? Все остальное – работа и неуверенность в себе. Ну какой из меня режиссер? Мне всегда казалось, что в театре должно происходить какое-то чудо. Я смотрю свои спектакли и не вижу в них этого чуда, и я в отчаянии. А в чужих – вижу. Я собой очень недоволен, у меня всегда другие – лучше. Но не будешь мазохистом, артистом не станешь. Надо жить каждый день, как последний, об этом наш Андреев. Не про террористов – какие они террористы, они ж никого не убили – и не про казнь. Казни у нас нет. Просто никто не знает, когда его срок, а им дано это знание. Что они понимают перед смертью – вот это важно.

– Когда режиссер Карбаускис ставит про смерть, человек Карбаускис как-то радуется жизни?

– Вы имеете в виду, хожу ли я в кафе и все такое? Есть люди, которые все знают про потребительство, они знают, какой лучший магазин или ресторан, но у них денег нет. А у меня есть, но я никуда не хожу. Когда я только приехал в Москву, молодежь в кафе не сидела, и мне было так странно. Один раз я пошел в какое-то восточное кафе недалеко от ГИТИСа, и меня ограбили. Вхожу, а прямо у дверей стоит мужик с пистолетом и говорит: парень, ну куда ты? Видишь, у нас тут собрание, надо бы нам деньгами помочь. И забрал кошелек. Там мафия какая-то сидела. После этого я как-то перестал.