Posted 27 сентября 2012,, 20:00

Published 27 сентября 2012,, 20:00

Modified 8 марта, 02:23

Updated 8 марта, 02:23

Бард Юлий Ким

Бард Юлий Ким

27 сентября 2012, 20:00
Юлий Ким, кажется, оставил след во всех значительных жанрах искусства: его композиции звучат в десятках фильмов и спектаклей, ставших легендарными, а его песни с острыми текстами, написанные в советское время, актуальны до сих пор. На следующей неделе, 6 октября, в Театре оперетты состоится премьера мюзикла «Граф Орлов

– Юлий Черсанович, как проходила ваша работа над либретто к мюзиклу «Граф Орлов»?

– Работа была непростой, хотя изначально сюжет очень хорошо разработан в прозаической литературе – и у Данилевского, и у Мельникова-Печерского, и у Радзинского. У Радзинского, наверное, самая впечатляющая работа на эту тему. Хотя, в общем, и для меня, и для постановщиков ближе всего оказалась версия Леонида Зорина, которой мы нашли стихотворное, драматическое и музыкальное воплощение. Это, как я понимаю, делается впервые в мире. Работал я с композитором Романом Игнатьевым, с которым я сотрудничал в мюзикле «Монте-Кристо». Рома талантливый человек с разнообразной музыкальной техникой и с чувством, что называется, современного молодежного драйва. Это на все двести присутствует в его музыке, если можно представить себе 200-процентное воплощение. Наверное, в том числе и это привлекало в первую очередь молодежную публику, которая посещала предыдущий наш спектакль «Монте-Кристо». Разумеется, работая над музыкой к «Графу Орлову», ему пришлось, не теряя собственного стиля, искать другие интонации, мелодические и музыкальные ходы в решении разного рода задач. И, конечно, русский материал требовал уже каких-то собственных интонаций.

– Нашли их, эти интонации?

– Конечно, были сюжетные повороты, сцены, над которыми мы бились дольше обычного. Но здесь, кстати, вариантов писалось больше, чем в «Монте-Кристо». Кроме того, в «Монте-Кристо» дело упрощалось еще и тем, что в нем либретто было написано раньше музыки. А в «Графе Орлове» музыка была впереди, и мне приходилось ее догонять. Более того, в процессе работы, что для меня было очень мучительно, менялась основная версия. В первом варианте у меня основной драматический центр падал, условно, на самозванку (речь идет о Елизавете, внучке Петра Великого. – «НИ»), все остальные события разворачивались вокруг этого. А в окончательном варианте главную драматическую и трагическую нагрузку несет граф Орлов. Это все-таки история его предательства, его трагедии. В «Монте-Кристо» все было задано Александром Дюма – нам только оставалось вышивать по готовой основе свои кружева. А в «Графе Орлове», повторюсь, приходилось менять саму основу.

– Чем вас привлекла эта работа?

– Мне интересна история этих двух людей, их отношений – графа Орлова и Елизаветы. Кроме того, я был вдохновлен Леонидом Зориным, поскольку большая часть его версии перешла в нашу. И то, как замечательно это было исполнено в театре в пьесе «Царская охота» и в кино, тоже очень вдохновляло найти свой эквивалент, свое решение этой истории.

– Драматические театры все чаще обращаются к музыкальным спектаклям. Как считаете, с чем это связано?

– На заре моей туманной юности уже вовсю использовали музыкальные приемы внутри драматического спектакля. Например, в знаменитом спектакле Марка Захарова «Тиль» 1974 года. До этого в «Ленкоме» был поставлен музыкальный спектакль «Автоград XXI» по песням Юрия Визбора. В 1968 году Петр Фоменко пригласил нас с композитором Николаевым написать музыкальные номера к пьесе Шекспира «Как вам это понравится», их там было больше двадцати. Наверное, если покопаться в истории нашего театра, можно найти примеры и более ранние. Кроме того, было множество фильмов, насыщенных песнями, что также перекликалось и с театральными постановками. Так что мы уже были готовы сочинять мюзикл к 1990-м годам, когда он встал на ноги в мире.

– В одном из ранних интервью нашей газете вы сказали, что сейчас власть, в общем, не вмешивается в творческий процесс, то есть цензуры как таковой не ощущается. За последние девять месяцев произошло много событий, говорящих об обратном…

– В театральном искусстве я этого не ощущаю. За исключением, возможно, театров, которые ставят спектакли на злободневные темы. Например, «Театр.doc». Это очень сильное явление в нашем театральном искусстве, очень важное, потому что там действительно честно говорится правда о нашей жизни. Но, как я полагаю, влияние «Театра.doc» на широкую публику пока нулевое. Он, безусловно, влияет на публику продвинутую, и он ею востребован, но власть большого политического ущерба от его работы не несет и пока его терпит. А если искусство непосредственно не касается злобы дня… Во всяком случае о гонениях на авторов, использующих различные аллюзии, параллели, всё то, что раньше пристально отслеживала наша партийная цензура и требовала снять, я давно не слышал.

– Как считаете, возможен ли политический театр в нашей стране и нужен ли он?

– Вы знаете, когда что-то нужно – это чувствуется, и театральная среда всегда чутко на это реагирует. Если существует тот же «Театр.doc», значит, он необходим, у него есть своя постоянно растущая аудитория. Если возникнет еще подобный театр, значит, публика в этом нуждается. Во всяком случае, я сужу не столько по театрам, сколько по бардам. На бардовских концертах такая политическая злободневность очень востребована. Я это чувствую, в том числе по запискам из зала, которые получаю на своих выступлениях. В них меня просят спеть те или иные песни. И все идет перечисление моего крамольного репертуара. Тем более сейчас, в новейшие времена, старые песни вдруг становятся тоже актуальными.

– Когда против участников протестного движения последовали жесткие санкции, все чаще стали звучать высказывания о том, что нынешняя ситуация похожа на советский период закручивания гаек…

– Так оно и есть. Дело в том, что в нашем обществе есть две вещи, которые были в советские времена и повторяются сейчас, пусть и в разной степени. Это в первую очередь коррупция. Она была и при Советах, и после, а сейчас она приняла просто чудовищные масштабы. А второе – это так называемое адресное правоприменение, то есть использование суда в интересах государства. Наш суд абсолютно зависим от государства, что делает обстановку в стране крайне напряженной. Во-первых, власть становится практически несменяемой, мысль о чем приводит меня в полное уныние. Во-вторых, «благодаря» избирательному правоприменению адресно ужесточается судебное преследование, и никакие попытки адвокатов ни к чему не приводят. Государственный интерес был превалирующим во всех сталинских процессах, во всех политических брежневских процессах. Это наблюдается и сейчас в историях с узниками 6 мая, когда 200 следователей выкапывают одного за другим участников акции, пользуясь видеоматериалами, одного за другим арестовывают. Это вызывает у меня только омерзение.

– К слову, о цензуре. Например, на наших центральных телеканалах есть ряд «крамольных», запретных для освещения тем…

– Телевидение, особенно федеральные каналы, – это отдельная епархия, они находятся в крепкой кремлевской руке, причем уже давно. Когда началась чеченская война, еще при Ельцине, при относительной свободе от цензуры, меня позвали на один из центральных каналов. Беседовали в прямом эфире, и на политические темы в том числе. Когда я вышел из студии, говорю редактору: «Я же хотел о Чечне поговорить». А она в ответ: «Слава богу, что вы этого не сделали, иначе меня бы уволили!» Уже тогда был государственный запрет на какие-то темы. Сейчас на телевидении все выстроены по струнке, там царит абсолютная кремлевская цензура. И это, конечно, еще одно безобразие в ряду с зависимым судом. Понятно, что телевидение смотрят все. И это тоже битва за электорат, за направленность его мыслей и прочее.

– Как вы относитесь к идее создания общественного телевидения?

– Думаю, усилия, прилагаемые в этом направлении, всегда более-менее полезны. Говорят, что, например, через Общественную палату удалось пробить какие-то важные проекты. Значит, она какую-то пользу принесла. Если возникнет общественное телевидение, тем более во главе с Анатолием Лысенко, человеком порядочным, думаю, это будет достаточно перспективный проект. Другое дело, что наверняка там будут свои ограничения: Кремль будет ставить свои рамки, и будет, вероятно, какая-то с этим борьба. Представить себе, что они создадут второй вариант Первого канала, тоже можно, но в таком случае Лысенко лишится своей репутации.

– На ваш взгляд, как протестное движение будет развиваться дальше и будет ли?

– Я убежден, что будет, поскольку уж очень сильный был посыл. Я участвовал в «марше миллионов» 6 мая. И я чувствовал по огромному потоку людей, что этот напор будет иметь дальнейшие перспективы. Если власть пойдет на силовое противостояние, значит, снова появятся узники какого-нибудь сентября или октября. Хотя президент незадолго до начала своей избирательной кампании говорил, что у нас нет политических заключенных. Но они уже есть – узники 6 мая, Pussy Riot. И, конечно, эти безумные законы, которые напринимала Госдума… «Дума позорная, дура поднадзорная», как кто-то пошутил. Дальше клеймо можно не ставить, поскольку этим все сказано. И теперь властям будет легко ссылаться на принятые этим парламентом законы – об иностранных агентах, о митингах… Кстати, новый закон о митингах повторяет уголовную статью, которая была принята в 1966 году. Это чисто репрессивные законы, которые будут охотно применяться к протестному движению, как мне представляется это в развитии. Это приведет к конфликту. И, боюсь, не обойдется без каких-то серьезных стычек. И что будет дальше, я пока представить себе не могу.

– Считается, что нынешние протестные акции – это своего рода «протест сытых». В отличие от многочисленных эпизодов истории, когда бунт поднимали люди, действительно находящиеся в критической ситуации…

– Да, у нас протестное движение имеет совсем другую мотивацию. Хотя раньше тоже были не совсем «драки» голодных с сытыми или голодных с голодными… Так, против чапаевской дивизии выступали ивановские рабочие, которые были на стороне Колчака. Это чья война? Сытых с сытыми или бедных с бедными? Это была все-таки борьба за идею: одни стояли на стороне прежнего порядка, другие стремились к новому порядку. И сейчас говорить о «войне сытых» не приходится, поскольку речь идет о чувстве несвободы. То, что я черпал в марше 6 мая в полной мере, – это ощущение свободы. Мы идем в атмосфере свободы. Мы независимы от товарища Путина, от его администрации, у нас своя жизнь, свое мироощущение. Значит, у нас есть чувство зависимости, несвободы, которое нас угнетает. Вот против этого протестное движение и объединено. Внутри оно очень разное, как вы знаете, – там есть и националисты, и ультраправые, и демократы, кого там только нет. Но все объединены одним чувством: не хотим этого кремлевского гнета и можем существовать без него. Это чувство было всеобщим, и оно имеет очень мощный заряд на будущее. Я вспоминаю историю Всеобщей октябрьской стачки 1905 года: бастовали абсолютно все. Всем надоел царь. Бастовали буржуи, лавочники, промышленники (то есть те, чьи интересы монархия и защищала), полицейские, банковские служащие, учителя, студенты, рабочие. Как известно, царь издал манифест, в котором пообещал всякие свободы, и пришлось ждать следующей революции, чтобы его свергнуть. И вот сейчас всем не захотелось этого Кремля. Это очень мощное чувство, и оно сохранится.

"