Рубленый Рублев

Есть немалое число вполне серьезных и образованных людей, которые считают, что Андрей Рублев – это миф. Что выдуман он был для доказательства «русского Ренессанса» (по аналогии с западным Возрождением XV века). Те немногие летописные свидетельства, которые донесли имя Рублева, дело не проясняют. В них живописец упоминается как человек «команды» – сначала в связке с многоопытным Феофаном Греком, а потом с постоянным соратником Даниилом (Черным). Но весь ХХ век так грезил великой личностью на фоне безымянного древнерусского искусства, что Рублева стоило бы выдумать. Это гениально сделал Тарковский, чей фильм, хотят того искусствоведы или нет, лучше любых монографий вписал иконописца в мировой пантеон.

Так или иначе попытки «очистить» Андрея Рублева от мифических наслоений – занятие обреченное. В этом случае выставку пришлось бы делать только из одного произведения – знаменитой «Троицы». Ее, начиная с XVI века, считают безусловно рублевской. Все остальное – плоды научных допущений. И невероятный по красоте и духовной глубине Звенигородский чин, и потрясающий Деисус из Успенского собора Владимира, и Царские врата из Троице-Сергиевой лавры. Понятно, что все это создавал далеко не ремесленник. Но был ли это великий Рублев, мы так никогда не узнаем.

Проблема выставки в Третьяковке состоит именно в какой-то ее музейной дестилированности. В ее надмирной (и надменной) отрешенности. В зале № 38 в Лаврушинском переулке (по соседству с тем, где обычно находится «Троица) создали что-то вроде мемориального комплекса, где по стенам плотно развешены иконы. Эти образы предлагают считать трудами Рублева – все споры оставлены за дверьми. Сотрудники самых разных музеев на вернисаже говорили об огромной научной работе, которая сопровождала подготовку выставки. Шуточное ли дело – привезти из Владимира икону Богоматери, которую, по приданию, Рублев написал с чудотворной Владимирской (она сейчас в музейном храме), впервые продемонстрировать куски штукатурки из раскопок Кремля. Но, как всегда в таких случаях бывает, научная работа зрителям не предъявлена. Как «отсеивали» нерублевские иконы? На каком основании? Есть ли какие-то отличительные черты стиля Рублева? Что новаторского в его «Троице»? Ответы на эти, казалось бы, банальные вопросы могли бы превратить экспозицию в культурное событие. Но их оставили для огромного каталога.

В принципе в мире по-прежнему популярны выставки-памятники. Когда посетителей просто приглашают на имя. Но даже если это имена Леонардо да Винчи или Рафаэля, западные кураторы пытаются выстроить вокруг них какую-то интригу. Предъявить вновь открытое произведение или, наоборот, разоблачить подделку, показать ряд подражателей, вписать в историческую атмосферу. В нашем случае, пережив скандал с «Троицей» (когда ее чуть было не отправили в Лавр для праздничной службы, но реставраторы отстояли неприкосновенность), музейщики решили не будить лиха. Поэтому экспозиция зависла где-то между научной лабораторией и храмом. Для светскости ей явно не хватает научной смелости, для церковности – благоговения перед святынями и других атрибутов культа. А Рублев в глазах зрителей так и остался гениальным творением Тарковского.