Posted 26 июля 2015,, 21:00

Published 26 июля 2015,, 21:00

Modified 8 марта, 03:46

Updated 8 марта, 03:46

Истинно несчастлив

Истинно несчастлив

26 июля 2015, 21:00
Премьера балета «Герой нашего времени» прошла в Большом театре. Композитор Илья Демуцкий и режиссер Кирилл Серебренников сделали спектакль вместе с хореографом Юрием Посоховым. Это эксклюзив Большого театра, созданный с нуля.

Демуцкий как сочинитель музыки вполне консервативен. Кейджем и Штокхаузеном он не вдохновляется, мелодию, хоть и с прихотливой ритмикой, держит, прислушиваясь при этом к российским композиторам ХХ века. Посохов, работающий с классической лексикой, тоже не рвется в новаторы. Наиболее радикален режиссер Серебренников, он же – автор сценического дизайна (горы в первом действии, металлическая конструкция с лодками и визуальным морем во втором, курзал в Пятигорске с питьем целебной воды и старинными тренажерами – в третьем). От премьеры ожидался соответствующий расклад: все, наиболее непривычное для сюжетного балета в Большом театре, будет в режиссуре. Ожидания, в общем, сбылись.

В спектакле три части. Экзотика Кавказа («Бэла») сменяется, как выразился Демуцкий, «сюрреалистическим сном» «Тамани» и психологическим романом в «Княжне Мери». Потерянный для общества человек, бегущий от социума в эгоцентризм – актуальная и одновременно вечная тема. Да и название может спровоцировать на многое. Легко представить, как мог бы сделать это, например, Дмитрий Черняков. Но балет Большого театра решен без радикализма и временной однозначности, без стилизации эпохи и без безудержной ее перезагрузки. Это мостик между смыслами наших дней и погружением в эпоху Лермонтова.

Печорин, как известно, личность сложная. Он и романтик, и разрушитель романтизма. С первых звуков музыки возникло ощущение, что балет о себе как будто придумал сам герой Лермонтова: в партитуре тоже борются внутренняя «подковырка» и смутное желание красивого. В спектакле, кстати, три разных, но «истинно несчастливых» Печорина. Каждый соотнесен с соло одинокого музыканта: бас-кларнет в «Бэле», виолончель в «Тамани», английский рожок в «Княжне Мери». И очень хороши звучащие в пандан танцу оперные голоса как явленные противоречия судеб.

Серебренников сыграл на разрушительной эклектике печоринской судьбы, которая бросает героя от аула разбойных горцев в светские салоны на водах. Режиссерские идеи метафорически красноречивы, но корректны по отношению к танцу. Начиная от балетного станка, на котором европеец Печорин приручает дикарку Бэлу к своей цивилизации; включая поролоновую старуху, из чрева которой эффектно вылупляется контрабандист Янко; и кончая танцами инвалидов-колясочников (члены сборной команды России в танцах на колясках) как увечных воинов кавказских битв. Собственно говоря, режиссер спасает спектакль от банального пересказа сюжета.

Посохов поставил угрожающие кавказские пляски в бурках и без бурок, метания контрабандистов с рюкзаками и дворянские балы а-ля девятнадцатый век (полонезы, вальсы и галопы). Соло трех ипостасей Печорина: для слегка инфантильного Игоря Цвирко («Бэла»), не по-печорински трогательного Артема Овчаренко («Тамань), аристократически замкнутого Руслана Скворцова («Княжна Мери»). Придумал ревнивую смятенность Грушницкого (проникновенный Денис Савин). Дуэты героя с его женщинами – похожей на горную козочку Бэлой (нежная Ольга Смирнова), ночной ведьмой Ундиной (неукротимая Екатерина Шипулина), кукольной Мери в белом (Светлана Захарова) и запутавшейся в драме любви Верой в черном (Кристина Кретова). Поставил партии Янко и слепого мальчика, отменно исполненные Вячеславом Лопатиным и Георгием Гусевым. И сочинил экзистенциальное трио Печориных в финале: обреченный на раздрай герой одним боком пылает, другим – и одновременно – холоден.

Местами появлялись неординарные моменты, и «печоринская» по настроению музыка (построенная на недоговоренном пафосе, на кульминациях, то и дело обрывающихся в пустоту, на контрапункте «порыв-слом») получала адекватное выражение. Но чаще, чем хотелось бы, балет собирался из привычных классических конструкций, которые могут принадлежать спектаклю с любым названием. И цепочка цитат – Бэла и Ундина как лебеди, Вера – страдающая куртизанка из «Дамы с камелиями», морально раздавленная Мери – сестра Жизели из сцены сумасшествия. Это придает не столько новый смысл, как задумывалось, сколько вызывает неуместное разгадывание – откуда что взялось. Возможно, историю человека, который сам себе в тягость, лучше было бы поведать не тяготеющим к гармонии классическим танцем, а современной пластикой?

"