Анита Цой

– У вас ведь три образования – педагогическое, юридическое и театральное. Я хочу понять, почему же вы выбрали эстраду?

– Долго искала себя в жизни. Искала и нашла. Я такой человек, что всегда нахожусь в поиске, но сейчас знаю, что буду делать в ближайшие пять–десять лет. У меня есть мечта, но говорить о ней пока не буду. Вот я мечтала сделать шоу, и я его сделала.

– Говорят, чтобы заработать на выпуск своего первого альбома, вы торговали на рынке в «Лужниках»? Каково было это вам – грязь, семечки, шелуха, да и контингент, наверное, тот еще?

– Это не семечки и не шелуха! У меня было много знакомых и друзей среди ученых. В начале 90-х почти все они оказались на улице. Я действительно пошла на рынок, чтобы заработать на выпуск своего альбома. Мы с подругой стояли и торговали рядом с профессорами, учителями, докторами наук. Рядом со мной торговал мужчина лет пятидесяти, доктор филологических наук. Зазывая народ, он кричал: «ПлатьЯЯЯ! КасмАтички!» Я его спросила: «Что за бред вы несете? Вы же филолог. Какие платьЯ? Какие кАсмАтички?» А он мне говорит: «Знаешь, почему у тебя товар плохо покупают? Ты с народом интеллигентно разговариваешь, а он сюда едет из деревень, из дальних городов. Я докторскую по сленгу защищал, по простонародной речи, сейчас и тебя научу, как с народом надо общаться». Не поверите: два раза матом, два притопа, три прихлопа и – торговля пошла.

– А чем торговали?

– Мы с подругой, как утописты, хотели продавать только хороший товар и ездили за ним в Корею и Италию. Оттуда привозили микрофайзеры, может, помните, были такие куртки – на вид как замша, но это был просто такой похожий на нее материал. Потом привозили шапочки в виде чулка, кроссовки «Найк», подделку, конечно, кофточки всякие. Первыми привезли в Москву футболки-«хамелеоны», бейсболки с гербами американских клубов.

– Кстати, отношения с корейской общиной поддерживаете?

– Конечно, но, к сожалению, встречаться часто не получается. Но вообще-то здорово жить в России – у нас есть два новых года: русский и корейский.

– А что любите из корейской кухни?

– Ким чи – это святое, вряд ли можно найти корейца, который не любит эту острую капусту. Из супов – тегир и, конечно же, мясо кампе.

– А как же знаменитое собачье мясо, которое у корейцев считается деликатесом?

– Я попыталась выяснить историю возникновения этого блюда. Собачье мясо в Корее ели в старые времена и не от хорошей жизни. Во время корейско-японской войны был голод, и люди стали есть собак. Причем выбирали дворняжек – считалось, что они питаются на помойках и едят не все подряд, а отбирают. Сейчас в корейских ресторанах собак не готовят, но где-то на окраинах могут угостить любителя. Но это блюдо в Корее не популярно.

– Вы так вкусно рассказываете о прелестях корейской кухни. Зачем же тогда баранов разводите?

– Москва не Сеул. С баранами получилось все довольно смешно. У нас в гостях были друзья из Ставрополя, и они пошутили: «Вам бы сюда стадо барашков». Пошутили и забыли. Через несколько дней они прислали нам 19 баранов и одну козу. С козой справиться я не смогла и отдала ее в деревню бабушке, с баранами бы управиться… Каждое утро они уходят пастись, вечером возвращаются. Единственное сложное время в году – это после Рождества. Тогда у них начинаются роды, а рожают они очень тяжело, как люди. Я с ветеринарами караулю всю ночь: когда начнутся роды.

– Это тоже ваш бизнес?

– Хобби.

– И еще, наверное, хороший плов.

– Плов тоже. Неплохо, когда у тебя есть проверенное мясо. А какое харчо! Еще два раза в год – в мае и сентябре – стрижка. Я сама шерсть собираю, промываю от колючек и отдаю бабушкам в деревню.

– Глядя на ваш маникюр, в это верится с трудом.

– Это, извините, потому что время стрижки еще не наступило. Скоро мои руки будут совершенно другими. Я рада, что мой ребенок видит все это и знает цену этому труду. К тому же мы, городские, отвыкли от такой работы.

– Судя по всему, именно горожане – ваша публика?

– Моя публика – она от мала до велика. Знаете, почему? Потому что все люди верят в сказки. И даже вы верите. Не важно, богат человек или нет, но он пришел на мой концерт и увидел на сцене экшен, увидел сказочное действие. Я понимаю, что уровень образования упал, но мне стыдно гнать махровую попсу. Но ведь попса попсе – рознь. Недавно, например, я узнала, что сейчас популярна группа «Варавайки» – три девчонки, которые якобы сидят в тюрьме и поют песни на тюремные темы. На самом диске написано: «Каждый олигарх в нашей стране сидел». Представляете, что народ слушает?! Я процентов восемьдесят текста не поняла – наверное, потому, что не сидела. Чем, скажите, после этого можно привлечь зрителей?

– Судя по всему, подобным песням вы решили противопоставить собственное исполнение гимна России?

– Так получилось, что ребята с «Русского радио» предложили мне попробовать записать гимн: «Мы хотим его популяризировать, никто не знает его слов. Попробуй спеть так, чтобы слова дошли до сердца». Если честно, для меня это была сложнейшая работа. В какой-то момент я поняла, что записывать нужно совсем по-другому, и попросила переаранжировать гимн. Получилась рок-баллада. Теперь, когда я исполняю гимн России на своих концертах, люди плачут, слушая его. Самое интересное другое. Когда я стала петь гимн на экономическом форуме в Гштадте, люди в зале стали танцевать медленный танец. Потом ко мне подходили наши предприниматели и спрашивали: «А что это за песня красивая о России?»

– И все-таки не могу понять, что для вас ближе – Европа или Азия? Российские традиции или восточная философия?

– В русской философии есть много хорошего и глубокого. Она перекликается с восточной в главном: встать, идти и не сдаваться. Но у русских есть еще одна особенность – гостеприимство. Что бы ни говорили про то, что народ испортился и стал циничнее, русские всегда пригласят в дом, поставят чекушку и дадут колбасу с хлебом. Такого нет ни в одной стране мира. Восточная философия мне нравится тем, что она учит жить не только сегодняшним днем, нужно не забывать, что есть дети, которые идут после тебя, и важно, какое имя ты им оставишь, как оно отразится на них. Для меня одиночество – смерть. Знаете, корейские бабушки и дедушки имеют при себе маленький кусочек яда, он называется «ям-нам». Когда была маленькой, спросила у дедушки, зачем ему нужен ям-нам? Он ответил: «Самое страшное – быть обузой для близких». Тогда я ничего, конечно, не поняла. У меня был в жизни период, когда я полгода была прикована к постели с переломом позвоночника. Но если случится так, что я пойму, что мне не выкарабкаться из ситуации, то я сделаю «ям-нам».

– К слову, о вашей семье. Это правда, что ваша мама пострадала за поддержку академика Сахарова в 70-е годы?

– Мама была химиком, работала в НИИ, никогда лично она не знала Сахарова, но была, можно сказать, поглощена его идеями. Когда его клеймили врагом народа, она выступила в его защиту. За это ее упекли в психиатрическую клинику. Я тогда была очень маленькой, мне сказали: «Мама заболела». Она полтора года провела в строжайшей изоляции, к ней никого не пускали. Никто в семье долгое время не знал настоящей причины ее «болезни». Вокруг все думали, что она больная: как же так, все говорят, что Сахаров враг, а она говорит, что это не так? Для нас это было очень трудное время. Я училась в привилегированной школе в Кузьминках, куда попала, правда, совершенно случайно. Нас «простых» в классе всего трое было. Меня хотели отчислить, бывало даже, что умышленно ставили «двойки» и «тройки». Но мне повезло – меня очень любил директор, и он не стал меня отчислять, хотя в школу приходили запросы: отчислили или нет? Потом, когда мама вышла из больницы, она пыталась поехать к Сахарову в Горький, но ее снимали с поезда. Прошло время, и, только став взрослой, я стала понимать, что мама совершала некий подвиг, который в то время даже боялись оценивать. Но я никогда не забуду 1986 год. Как-то вечером мы с мамой сидели дома, смотрели новости по нашему старенькому черно-белому телевизору. Вдруг диктор сообщил о реабилитации Сахарова, о том, что Горбачев разрешил ему вернуться в Москву. Надо было видеть в тот момент маму! Она медленно встала, а из глаз катились большие-большие слезы... Знаете, меня очень трудно назвать легкоранимым человеком, но рассказывать об этом мне не хочется, потому что тяжело вспоминать это. Недавно меня приглашали на ток-шоу, где пытались выяснить: хорошо или плохо, что Горбачев начал перестройку? Честно говоря, я и сама не знаю, плохо это или хорошо. Знаю, что именно тогда моя мама была реабилитирована и для себя, и для семьи, и для всех.