В жанре компромисса

Новая пьеса вообще с трудом приживается в больших театрах. Хотя в Ермоловском несколько лет назад уже был подобный опыт, когда Алексей Левинский поставил «Хозяйку анкеты» Вячеслава Дурненкова, правда в камерном пространстве. Все равно не прижилось, и спектакль был из репертуара изъят. Редкий пример удачного сотрудничества – это, пожалуй, опыты Валерия Фокина с пьесами Вадима Леванова в Александринке («Ксения Петербургская», адаптация «Гамлета»).

Идеализировать, конечно, ничего не нужно – ни новую пьесу, ни традиционный театр. Но хорошо бы помнить, что случались в истории театра моменты, когда именно «новая драма» могла дать хороший пинок закостеневшей в своих «традициях» сцене. Так было на рубеже ХIХ–ХХ столетий, подарившем, собственно, этот термин – «новая драма». Такое вполне может случиться и сегодня. Да и случается время от времени, только в пространствах, удаленных от тысячных залов. Залы же почему-то не желают расстаться с ощущением собственного превосходства, зачастую ложного. «Новая драма» больно бьет по привычке к абстрактной «игре» с ее придыханиями и завываниями, торжественной многозначительностью и прочим. Она может быть несовершенна, но в ней есть жизнь, нерв, сегодняшняя пульсация времени, вызов и доверительность одновременно. Главное – услышать и понять.

Но Евгений Каменькович, кажется, почувствовал себя в роли профессора Хиггинса, которому надлежит как следует обтесать бродяжку Элизу Дулиттл, то есть Анну Яблонскую с ее «Язычниками». Приодеть, причесать, отучить от сквернословия, обратив в итоге в средненькое «комильфо». В общем, вписать в традицию нормального отечественного театра, чтобы и актеры не выходили из привычных рамок, и зрители не слишком шарахались от нововведений. Подобный компромисс, впрочем, вполне понятен и объясним, в Ермоловском никто и не собирается заниматься кардинальной ломкой актерско-зрительского сознания. Только вот на этих компромиссах и без уважения к подлинному творческому риску в театре далеко не уедешь.

Пьеса Яблонской – это сплошные вопросы, подчас наивные, но очень больные, личностные, жгучие, не дающие жить спокойно. Иногда без ответов, но зато цепляющие зрителя, который тоже сам с собой на эти темы дискутировал не однажды. Да, они облечены в форму «истории одной семьи», но это совсем не повод раскрашивать ее бутафорскими приемами постановки и исполнения. Хотя Каменькович, конечно, пытался уйти от бытоподобия, вводя в спектакль постановочные вставные номера вроде концертных лекций о «язычестве» и «агностицизме» Учителя (Дмитрий Павленко), дефилирующего по зрительному залу, или пластических вариаций Матери (Татьяна Кузнецова), которые начинаются после каждого телефонного звонка в ее надомное агентство «ВИП-недвижимость».

Каменькович даже саму Ермолову «обыграл». Вот проецируется на занавес ее знаменитый силуэт с портрета Валентина Серова. Вот за открывшимся занавесом в такой же позе, встав на какой-то постамент, застывает Мать – Кузнецова, тут же, впрочем, с него спрыгивая и занявшись своими делами. Мария Николаевна, кстати, новую драму не жаловала и на предложение сыграть ибсеновскую Нору хлестко ответила: мол, ее не играть, а высечь надо. Имела право. Но вот «тетю Маню» из нее хотя бы и для прикола стоило ли делать?

Погруженный в какое-то помпезное и абстрактное белое пространство (сценография Игоря Попова), спектакль ровненько катится по сюжетным рельсам, редко вспыхивая личностной откровенной болью. А если эта боль и есть, то непременно тщательно обыгрывается, с выходом на «вечное». Отец (Николай Токарев) так пафосно страдает над своей загубленной биографией, что ждешь, когда же с его уст сорвется сакраментальное «Пропала жизнь!». А вот Бабушка (Наталья Потапова), бросившая некогда собственного сына ради скитаний по «святым местам», наоборот, тиха и благообразна, совершенно бесконфликтна и при этом не вызывает почти никаких эмоций.

Бунтарка Дочь (Кристина Асмус) в игре просто купается, трижды меняя маски и одежды: то размалеванная девица, то юное наивное дитя в сцене воспоминания, то почти юродивая в финале, замотанная в бинты, как в экстравагантный наряд. И только Владимир Зайцев в роли Боцмана как-то умудрялся, откровенно играя, оставаться искренним и комично-страстным, неведомым образом приближаясь к тому накалу и той интонации, что были прописаны автором.

Что же до публики, которая пока мало изменилась (да и дело это долгое), то она отнюдь не шарахалась от непривычных диалогов и острых тем. Ну, морщились отдельные зрители от куцых остатков «ненорматива». Но в антракте массового исхода отнюдь не наблюдалось. Вот тут и задумаешься: а стоит ли так сторониться риска, идти на постоянные компромиссы? Обе премьеры обновленного внешне Ермоловского театра трудно назвать удачами. Но интерес к тому, а что же будет дальше, пока еще сохраняется. А вдруг получится реконструировать не только стены?..