Съезд образов

Отчего для показа иконостаса избран Кремль, где нет ни одной иконы из его состава (все они поделены между Кирилло-Белозерским заповедником, Русским музеем, Третьяковкой и Музеем имени Рублева) – интрига нашего музейного обмена. Помимо того, что на нейтральной территории собраться удобнее, здесь еще своя зрительская логика. Теперь, переходя из одного кремлевского собора в другой, можно увидеть лучшие иконостасы за четыре века: сначала в Благовещенском соборе – XIV век, затем в Успенской звоннице – рубеж XV–XVI, наконец в кафедральном Успенском соборе – XVII. Впрочем, в звоннице показан не столько иконостас (предалтарная стена, возвышающаяся на четыре яруса), сколько живописный ансамбль. Все привезенные иконы развешаны полукругом; при том, что их иерархия соблюдена (деисус – в центре, храмовый образ – справа от воображаемых царских врат), здесь нет никакой нарочитой игры в церковность. Выставка явно рассчитана на светского посетителя, которому совсем нелишне объяснить сюжеты «праздничных» икон (тем более что здесь имеются и очень редкие мотивы вроде «Воздвижения Креста»).

Помимо того, что Кирилло-Белозерский иконостас, созданный для каменного монастырского храма Успения в 1497 году, – великий образец чисто православного «умозрения в красках», это произведение вполне сопоставимое с лучшими европейскими картинами. Стоит напомнить, что и сам монастырь на Белом озере был близок по духу ренессансным центрам (например, Сан-Марко во Флоренции). С момента основания в 1397 году здесь культивировалась книжность, вызревали идеи нестяжательства, свободы личности, нравственного самосовершенствования. В нем был создан один и первых прижизненных портретов святого – в 1424 году Дионисий Глушицкий написал образ Кирилла Белозерского (он теперь в Третьяковке). По преданию, тот же Дионисий создал образ «Успение Богоматери» еще для старой деревянной церкви. Позднее оно вошло в состав иконостаса и нынче привезено из Кириллова в Москву. Такого уровня музыкальности, многообразия эмоций и смелости в портретных чертах в иконах почти не встречается. Тут вспоминаешь скорее Леонардо да Винчи с его «Тайной вечерей». Тем более что отделяют их друг от друга каких-то пять лет.

В середине XVI века Вазари воспел леонардовский психологизм:

«... Во всех лицах видны любовь, страх и негодование, вернее, страдание из-за невозможности постичь мысль Христа». Если бы в Древней Руси нашелся такой же изощренный в эстетических оценках литератор, мы бы имели свои стандарты Возрождения. К ним вполне можно было бы отнести и большую часть из праздничных икон, написанных с такой смелостью (одна сцена «Омовения ног» дорогого стоит) и вдохновением, что границы между иконой и картиной почти пропадают. Увы, все достоинства Кирилло-Белозерского иконостаса были оценены много позднее, когда его уже разъяли на отдельные части и распределили между музеями.

Теперь иконостас – не более чем научная реконструкция. Современные ему фрески Дионисия в соседнем Ферапонтовом монастыре – шедевр из арсенала ЮНЕСКО со всеми регалиями и огромным потоком туристов. И все потому, что творение Дионисия дошло в оригинальном ансамбле. Про величайший памятник из Кириллова знают немногие. При том что сохранились почти все иконы иконостаса (утрачены лишь 2 из 62 ). Но, как это часто случается с нашими памятниками, пропала целостность, утрачена связь со средой (все началось еще в XVIII веке, а закончилось после революции). Надо отдать должное сотрудникам Кремля, что они не стали выстраивать церковный новодел. Они предъявили древнерусскую живопись в музейном формате. С учетом последних веяний по переносу икон назад из музеев в церкви шаг – почти из разряда неолиберальных движений.