Неудачная шутка

В своем «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков среди прочих грешников вывел мрачного рыцаря, который когда-то неудачно пошутил и теперь веками расплачивается за свой каламбур о свете и тьме. В написанной примерно в те же годы пьесе «Ивонна, принцесса Бургундская» польский драматург Витольд Гомбрович рассказывает историю одной королевской шутки, закончившейся смертью. Наследный принц Филипп решает дать урок своим друзьям-повесам, «как надо шутить», и объявляет бедную, невзрачную, болезненную девицу Ивонну своей невестой. Принятая во дворец молчаливая простушка быстро становится предметом ненависти придворных, царственных родителей, друзей жениха, наконец, и самого принца. Ее беззащитность вызывает агрессию окружающих, ее невзрачность провоцирует жестокость, а ее вечная молчаливость служит верным ручательством безнаказанности для любых обидчиков. Король-отец хочет задушить ненавистную невесту, королева-мать – ее отравить. Сам принц вместе со своими друзьями сторожит под дверью ее спальни с ножом и топором. Наконец, придворный камергер придумывает изощренный план парадного обеда в честь Ивонны. Главным блюдом на нем выбраны караси (как поясняет камергер, болезненно застенчивая девушка непременно подавится рыбной костью, особенно если в ее тарелку будет смотреть весь королевский двор).

Любой натуралист знает этот закон стаи: если рыба, птица или зверюшка не похожа на других, ее непременно добивают соседи. Так, вороны непременно заклюют белую ворону… Философская притча Витольда Гомбровича переносит эти законы стаи в человеческое сообщество. Место действия – везде, время действия – всегда. Его пьеса построена как своего рода шахматный этюд, в котором точное количество ходов ведет с неизбежностью к заявленному мату.

Владимир Мирзоев превращает королевский двор в собрание странноватых фриков, каждый из которых существует в своей стилистической манере. Королева (Марина Есипенко) напоминает какую-нибудь злодейку из детских сказок. Ефим Шифрин играет короля еще одной вариацией своих эстрадных недотеп. Принц Филипп в исполнении Дмитрия Соломыкина кажется персонажем из «Жестоких игр». А Юрий Шлыков – камергер с его фразами-репризами – был бы вполне уместен в «Обыкновенном чуде» Шварца. На этом пестром фоне Ивонна вовсе не кажется «существом из другого мира», как это написано драматургом, Владимир Мирзоев превратил «странную девушку» пьесы в убогую калеку. Лиза Арзамасова бродит по сцене, изогнувшись наподобие буквы «зю»: спина колесом, походка уточкой, глаза убегают к переносице… И на лице то и дело порхает улыбка злобноватого удовлетворения: вот такая я! Похоже, режиссер добивался эффекта провокации злобных чувств не только у персонажей, но и в зрительном зале: а ну, попробуйте пожалеть эту злобную страхолюдину!

Обычно бесцеремонно выстригающий из авторского текста любые причудливые фигуры, Владимир Мирзоев в этой постановке следует за текстом пьесы практически реплика за репликой (пожертвовав всего несколькими эпизодическими сценами). А главную неожиданность приберегает к финалу.

Рядом с телом подавившейся рыбной костью и умершей Ивонны укладывается принц и, похоже, тоже отдает богу душу. Объяснить этот неожиданный порыв раскаяния эксцентричного хулигана довольно трудно. Ни с логикой развития характера персонажа, ни с логикой движения сюжета Гомбровича этот финал никак не согласуется. Впрочем, в мире, где преступление и наказание уже давно не связаны между собой и никто не боится, что «скверная шутка» может стоить спасения души, нам только и остается, что разгадывать бессмысленные эффектные жесты, сделанные исключительно ради самого жеста, вроде скорбной скульптурной композиции финала спектакля Владимира Мирзоева.