Posted 24 декабря 2009,, 21:00
Published 24 декабря 2009,, 21:00
Modified 8 марта, 07:20
Updated 8 марта, 07:20
Актриса Екатерина Гусева
– Екатерина, вы в Деда Мороза верили?
– Конечно…
– А когда разочаровались, помните?
– Никогда. Я до сих пор не разочаровалась. Моим родителям удалось сохранить во мне веру в чудеса и волшебство…В детстве к нам с сестрой всегда приходил Дед Мороз, а потом он куда-то исчез. И родители объяснили, что мы уже выросли, а Дед Мороз приходит только к малышам, потому что много детишек рождается. Но все же мы не утратили веру. И под каждый Новый год до полуночи старались заглянуть под елку и посмотреть, что принес Дед Мороз. Обычно елка стояла у нас на табуретке, накрытой синтепоном, потому что папа был портной и этого материала у него было много. Папа оборачивал табуретку, получался снежный сугроб, а во внутреннем пространстве прятались подарки. Мы уже прекрасно знали, что надо под любым предлогом выманить родителей из комнаты, чтобы подкрасться к елке и посмотреть. И как мы только не ухищрялись! Говорили маме, что горит мясо. Говорили папе: «Срочно-срочно тебя к телефону межгород».
– План срабатывал?
– Иногда. Например, один раз мы заглянули, а там… ничего нет. И это было так страшно. Бой курантов мне казался вечностью, потому что все загадывали желания, а я только думала в этот момент: «Неужели Дед Мороз не приходил?» И в то же время смотрела квадратными глазами на табуретку: «А вдруг чудо произойдет и что-то появится?» Едва куранты пробили полночь, раздался звонок в дверь. Мы помчались открывать, и – вы себе не представляете – это одно из самых ярких впечатлений детства! – на коврике стоит огромный белый мешок, набитый подарками. Как потом мама рассказывала, она сшила его из двух простыней и разрисовала акварелью, оклеила кусочками елочных игрушек. Это была такая красота. И в этом мешке лежали два надувных телефона, для меня желтый, а для Насти – красный, две большие куклы, еще какие-то мягкие игрушки, заколки, наборы для бисероплетения…
– Какая была любимая сказка в детстве?
– Их было много. Бабушка у меня работала в типографии, и всегда по блату мы получали сказки. А иногда сдавали макулатуру и получали талончики, на которые можно было приобрести без очереди (смеется) полное собрание сочинений сказок зарубежных писателей, например. У нас всегда было много книг в доме. И я зачитывалась ими. Но выделить одну сказку мне сейчас сложно…
– В вашей жизни сбывались желания, загаданные под Новый год?
– Что такое загаданные желания? Это что-то, о чем думается вскользь, о чем неловко мечтать. Это скорее то, что не входит в твои планы – как мечта, которую руками не схватишь… Конечно, я уповаю на чудо и верю, что чудеса бывают. И неоднократно это проверила на своем жизненном опыте. Но знаю, что относиться к этому нужно осторожно – «чудо» ты можешь в награду получить, но само оно на тебя не свалится. Случайно не бывает каких-то везений или чудес. Наверное, чудо – это благодарность судьбы. А еще чудо можно сделать своими руками – например, как подарок для близких. Особенно, если это подарок, который им очень нужен. Приятно дарить чудеса и быть волшебником.
– Каким для вас был уходящий, кризисный год?
– Кризис уже немодное слово, так же, как и свиной грипп. Кризиса я не чувствовала, много работала в театре и в кино. А в качестве новогоднего подарка для меня, того самого чуда, которое как награда – премьера «Царства отца и сына» в Театре имени Моссовета 25 декабря. Это историческая пьеса по драматическим произведениям Алексея Толстого в постановке Юрия Ивановича Еремина. Я играю царевну, впоследствии царицу Ирину, жену царя Федора.
– Получается, что вы работаете без отдыха?
– Ну вот смотрите: сегодня с утра до трех часов дня я репетировала с Виктором Сухоруковым в спектакле «Царство отца и сына». А с половины четвертого до половины шестого репетировала с моим новым партнером Виктором Добронравовым в мюзикле «Красавица и Чудовище». А сейчас я пойду на сцену играть спектакль. И хотя мюзикл мы играем почти ежедневно, все равно каждый спектакль – как в первый и последний раз. В семь часов я выйду на сцену и не знаю, что будет в семь ноль пять. Я должна эту жизнь прожить, как в первый раз. Заново, с чистого листа. И уберечься от штампов и заготовленных реприз…
– Если не ошибаюсь, платье вашей героини Бель весит 16 килограммов…
– Да.
– Это ведь очень тяжело. Вы репетируете тоже в нем?
– Репетирую в нем. Я уже обозвала его платье-тренажер. Мало того, что оно очень тяжелое, оно еще и очень широкое. Там широченный кринолин, и в нем я похожа на корабль. А когда в нем вальсируешь, тебя немножечко даже заносит. Платье расшито камушками от Сваровски, и когда на них попадает свет, то солнечные зайчики бегают по зрительному залу. Поэтому всегда, когда Красавица появляется в этом платье, в зале раздаются аплодисменты. Я даже удивлялась поначалу: неужели костюм может вызывать такой восторг!
– При таких нагрузках вам фитнес уже не нужен?
– Ну о чем вы говорите, нет, конечно… Скажем, в одной из сцен я должна взбегать по винтовой лестнице почти на самые колосники и петь оттуда на одном дыхании легато фразу: «Да, он не принц, но все же быть любезен может, вижу я…» А в номере «Вы наш гость» я должна кидать батманы на 90 градусов в канкане, а желательно на 91, потому что стою в линию с балетными девочками. Колоссальная разница между тем, что я делаю в Театре Моссовета как драматическая актриса, и тем, что мне пришлось освоить в этом мюзикле, поставленном по бродвейским технологиям.
– Вы мне напомнили Ростислава Плятта, который говорил: «Я в театре солдат»…
– Я в театре не солдат, а творец. Творю, занимаюсь творческой работой. У меня рождается что-то, я веду диалог с режиссером, мы что-то находим. А в мюзикле ноль творческой работы. Но в чем здесь сложность? В том, что тебе нужно чужой кафтан на себя примерить и сделать его своим. Пусть он неудобен или жмет, а где-то рукава длинные, но ты должен войти в чужой, кем-то придуманный рисунок – соблюдать все нюансы, вплоть до поворота головы. Тебе четко говорят, как ты должен это сделать. Ты ничего не придумываешь. То есть вгоняют в очень строгие рамки. И как этот жесткий рисунок присвоить и сделать своим, чтобы никто не догадался, что мне его навязали? А высший пилотаж – когда у зрителя возникает ощущение, что я импровизирую.
– Многие артисты верят в приметы, а у вас есть, например, талисман?
– С талисманом у меня связана такая история. Отбор на роль Красавицы проводили западные режиссеры и продюсеры, которым было все равно, медийное ты лицо в России или нет. Их не интересовало, в каком театре ты работаешь и какие роли сыграла. И уж тем более они не обращали внимания на твои награды, звания и заслуги. Они искали красавицу Бель. И нужно попасть в образ – голосово, внешне и фактурно. На кастинг я пошла в общем потоке с четырехзначным номером в анкете. Конечно, было бы очень страшно получить отказ. Я не представляю, как бы пережила, если бы мне сказали: «Спасибо, вы нам не подходите». Спела «Лесной олень», «Один раз в год сады цветут…», «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…» И только после этого мне доверили материалы к мюзиклу, чтобы я показала свои способности на втором туре. И вот, взяв эти нотные листы, я отправилась во Францию, где снималась в фильме «Прогулки по Парижу». В парижском Диснейленде купила себе медальончик: каштановые волосы, хитринка в глазах, розовый бантик с камушком и подпись – Бель. И я этот медальон в кулачке зажала и подумала: «Пойду на следующий тур, приколю к платью». Но поняла, что не имею права этого делать. И приколола с обратной стороны под воротник, чтобы не было видно. Думала, если меня утвердят, тогда переверну и буду носить гордо…
– Когда уходите со сцены и возвращаетесь домой, вы меняетесь?
– Конечно, я не тащу за собой шлейф ролей, которые играла, это невозможно. Занавес – все, я Катя Гусева. Я не могу приходить домой царицей Ириной или деревенской мечтательницей Бель. Я очень быстро выпрыгиваю из своих образов. Точно так же, как и впрыгиваю в роль. Специально ставлю себя в такую ситуацию, как будто я опаздываю, и вот уже третий звонок – я тороплюсь, словно скатываюсь по перилам на лестнице. А если приду за три часа до спектакля и буду гримироваться, примерять костюмы, входить в образ – я потеряю все. Я как будто кисну… Мне легче «впрыгивать».
– Звучит странно: роль – это ведь не шапка, которую можно надеть и снять…
– Именно как шапка. Сегодня соломенная шляпка, завтра – шапка Мономаха…
– Точно так же делал Рубен Николаевич Симонов. Он «перегорал», если приходил задолго до начала спектакля…
– Да, да, мне эту историю рассказывал Евгений Рубенович Симонов – его сын, наш художественный руководитель курса в Щукинском училище.
– А что чувствуете, когда спектакль закончен?
– Это ни с чем не сравнимое ощущение, которое только в театре бывает – когда выходишь на поклоны и видишь счастливые лица. Твоя работа на сцене не прошла бесследно. И чем больше ты отдаешь, тем больше получаешь. Поэтому со спектакля домой ухожу всегда счастливая, хотя и усталая. Но эмоционально я переполнена энергией людей, которые мне благодарны за то, что я им какие-то минутки радостные подарила.
– Это ведь к вам на спектакль приводили детей из колонии?
– А чем они отличаются от других детей? Тем, что у них другая среда обитания?
– У них нет свободы…
– Об этом можно много говорить и проводить аналогии, но все равно полет фантазии не спрятать ни за какие решетки. Я видела эти глаза – спектакль им подарил мечту, надежду, любовь, которые не запереть на замок. И если они хотя бы мысленно были с нами и в нашей истории, в своей мечте, то это уже дорогого стоит…