Актер Валерий Золотухин: "Менять кожу полезно"

– Валерий Сергеевич, вы ребенок военного времени. Поэтому у вас не может не быть личного отношения к недавним событиям в Эстонии, связанным с военными памятниками...

– У меня есть это отношение. Сердце мое оскорблено, ведь мой отец воевал. Но я глубоко убежден, что это неправильно, когда известные люди высказываются резко по таким вопросам. Потому что это всегда приводит к большой путанице. Я был бы крайне осторожен в высказываниях. Ведь там уже есть жертвы. Как мне кажется, вся информация подана не совсем правильно. Все это смахивает на провокацию. Есть впечатление, что молодых людей подготовили, спровоцировали на патриотических вещах как в Эстонии, так и в Москве. Хотелось бы знать спокойную правду об этом. А я ее не знаю. Да и вы ее не знаете.

– Как прийти к этой спокойной правде относительно того, что сегодня на самом деле происходит со всеми нами, в России?

– Не знаю. Я, как страус, от этих вопросов ухожу в работу. И в заботу о семье. И, честно говоря, у меня пропал к этому интерес.

– Личное счастье может гармонизировать человека вне всякой политики?

– Ну, это не нами открыто. Безусловно. И конечно, каждому душевному порыву свое время. У меня в этом смысле уже многое отболело. И если я чем-то возмущаюсь, то тем, что не дальше моего порога.

– Говорят, вы пишете роман. Когда он будет закончен?

– Наверное, никогда. Все, что я хотел сказать, я сказал и говорю в своих дневниках. Если получится что-то с романом – дай Бог, а нет так нет. Мои литературные амбиции тоже прошли. Хотя когда-то они были выше актерских. Но сейчас я успокоился, потому что в писателя уже сыграл, доказав что-то самому себе. Понимаете, быть писателем – это иметь что сказать. А очень многое из того, что я хотел сказать, я сыграл. Ведь роли – это тоже способ сказать. И если я скажу, что у меня нет времени сидеть, и писать, и жить на «короткую» зарплату, – это все ерунда. Если у тебя нет времени на писательство, значит, тебе не нужно писать. Очень хорошо, но жестоко сказал в свое время Валентин Распутин про великого, с моей точки зрения, писателя Юрия Казакова: «У него хватило мужества больше не писать». Он сказал это про Казакова, рассказы которого «Голубое и зеленое», «Арктур–гончий пес», «Трали-вали», я считаю, написаны на уровне Тургенева, хоть и в советское время.

– Я правильно поняла, что лучшая роль, которую вы играете сейчас с наибольшей охотой, – это роль отца?

– (Смеется.) Конечно!!! И пишу про это. И Ваньке (младший сын Золотухина. – «НИ») пишу книжку. Записываю за ним его проказы и свои чувства. У меня есть такая миниатюра: «Месть Вани». Он маленький, ему два с половиной года. Он вдруг на что-то обиделся, снял штаны и написал на материну кровать. Открытым приемом. Мы его наказали. Он отревел свое. И на следующий день описал дедину кровать. Наказали. Он отревел и описал бабкину кровать. Он описал все кровати в доме. Не обошел ни одной, чтобы не нагадить.

– По-мужски отомстил.

– По-мужски. Так же он поступил, когда маме нужно было уезжать на съемки в Ленинград. Он не хотел. Она собиралась. И когда ей нужно было уходить, он подошел и написал в ее дорожную сумку. Вот что в его организме запрятано?

– По-моему, что-то есть в нем от вашего характера.

– Это вы знаете. Но он-то нет. Я смотрю на эти проявления с оптимизмом. Что из него получится, знает только Бог. Но я наблюдаю его и счастлив им.

– Чувство отцовства сейчас, наверное, другое, чем то, что пришло, когда первый сын родился?

– Наверное, другое. Когда рождались старшие дети, у тебя еще было будущее. Нет-нет, не спорьте. Как говорил Александр Сергеевич, «день каждый, каждую годину привык я думой провождать… Грядущей смерти годовщину меж их стараясь угадать»… Как бы то ни было, но ты же понимаешь, что через месяц тебе 66. Я не паникую по этому поводу. Я ничего не боюсь. Просто понимаю. Мне хочется просто дожить. Меня очень интересно поздравил старший сын Денис с 65-летием: «Папа, мне хочется, чтобы Ванька запомнил тебя таким, каким запомнил тебя я». Умница мой старший, священник. Я заплакал от этих слов. Он так точно угадал мое сокровенное желание и чувство! И так образно это сформулировал… Я-то сразу перевел это в другое: «Денис, тебе надо заняться литературой».

– Как вы думаете, он полностью реализовывает себя в священстве?

– Я думаю, тут есть определенные сложности. Потому что он много пишет, хочет снять свое кино. Но он не бросает и не хочет бросать свое священство. Тем более что служит он вдалеке от начальства, в кладбищенской церкви… «И от Цезаря подале, и от вьюги…» Он сразу говорил, что карьера его не манит: «Я, папа, хочу быть простым попом».

– А откуда это у него?

– У меня по линии матери были священники. Мама была кержачка, из староверов, потом… комсомолка. Но отец на эту тему запрещал даже разговаривать, потому что он был председателем колхоза.

– Защищал себя?

– Не только себя. Весь свой род. Потому что могли донести, что у него жена «поповна». Он так даже иногда ее в сердцах называл.

- Как и ваш отец, вы собрали под крылом всех своих детей от всех браков…

– Я понимаю, откуда это шло у отца. Времена были голодные. Он просто понимал, что он прокормит. Он же не отрывал детей от матерей, его дети ходили к своим родным матерям в гости, это не запрещалось в семье. Он просто собрал детей у себя. Все дети любили друг друга, у всех был отец, у всех были матери. Он все делал правильно. И маму мою все дети любили. Этого же не скроешь. Мама моя как женщина была очень мудра. Как мать, она не могла одинаково любить всех детей, и своих, и чужих. Это же противоестественно. Но ей надо было в первую очередь ладить с мужем, и она не давала повода детям отца видеть, что меня она любит больше. Когда мы оставались вдвоем, она, конечно, начинала проливать слезы и ласкать. И это поведение я бы не назвал лицемерным. Это просто бабья мудрость. Она поступала правильно.

– Вы встречали в ваших женах похожесть в этом самом главном женском качестве?

– В Тамаре. Когда родился Ваня, она сказала: «Принеси фотографию». Я принес фотографию, и она поставила ее рядом с фотографией нашего с ней сына, Сережи.

– Это большой поступок. В одном из старых интервью вы вспомнили народную мудрость о том, что «первая жена от Бога, вторая от мира, третья – от дьявола». Хотелось бы узнать ваше сегодняшнее отношение к этому наблюдению.

– Эта поговорка из моего романа «Двадцать первый километр». Поговорка остается поговоркой, в жизни все происходит иначе. Нам не дано предугадать, какая жена и какой муж от Бога, а какие – от дьявола. Слова остаются словами. Например, когда моя первая жена Нина Шацкая вышла замуж за Леню Филатова, она была счастлива, потому что сильно его любила.

– Судя по вашим дневникам, она и с вами была счастлива.

– Вряд ли. Она говорит другое. Не верю я и в то, что третья жена может быть от дьявола. Это просто хороший художественный образ.

– Есть еще и другая мудрость: «Человек живет столько, сколько любит».

– Вот с этим я соглашусь полностью. Но распространяться на тему любви я не буду. Мне 66 лет, и неприлично мне уже говорить о любви. Для этого найдите себе собеседников помоложе.

– В ком из детей вы себя больше узнаете?

– Они все отличны и от меня, и друг от друга. Но каждый из них моя частичка, моя любовь. В Сереже, может быть. Замкнутость, одиночество, скрытность – мои черты.

– Разве?

– Публичная профессия может освещать какие-то одни, причем не главные черты личности. На самом деле в тебе может быть скрыто совсем другое. Театр вынуждает человека принимать определенные условия игры. И не только театр, вообще мир. Условия человеческого существования, они и хороши тем, что мы не можем выйти на улицу так, как мы ходим дома. Не можем часто говорить то, что мы думаем. Вынуждены все время надевать на себя какую-то маску.

– И нет искушения снять ее?

– Если бы это было так просто: «Вот я в маске, а вот – без нее!» Нам-то кажется, что мы являемся сами собой. Есть маски, которые так прирастают, что ты сживаешься с ней настолько, что не можешь вспомнить, когда ты ее надел. Феллини, всю жизнь снимая фильмы о себе, о своем детстве, уже настолько все перефантазировал, переврал, пересочинял, что уже и не помнил, образно говоря, «продавал ли отец корову, когда он поехал поступать в Театральный институт, или нет» (миф из биографии Золотухина. – «НИ»). Потому что все – полувымысел, близкий к реальности, но не сама реальность. Вот вы приводите: «Вы говорили...» А я и не помню, говорил или нет, было или не было… Я не спорю, вполне возможно, что и говорил… Я человек, часто опровергающий сам себя, противоречащий сам себе, поскольку сам человек фантазирующий, пишущий…

– Так продавали корову или нет, когда вы собирались ехать в Москву поступать в Театральный институт?

– Нет. Не продавали. Семья осталась с коровой, и слава Богу. Просто мне было стыдно признаваться в этом, потому что эта сказка была так ловко скроена, что мне было жалко с ней расставаться. В нее легко верилось. Я помню, что по прошествии многих лет даже мама спрашивала отца: «А разве мы продавали корову?» Потому что разговоры об этом были. И средства изыскивались из натурального хозяйства. Так что случай с коровой – это не вымысел, а домысел, который вероятен и граничит с абсолютной правдой.

– Миф, который мы сочиняем про себя, делает нашу жизнь лучше?

– Ну, с одной стороны, он облегчает вхождение в мир. С другой стороны, от этих мифов ты же сам и страдаешь. Вот ты приезжаешь из алтайской деревни и попадаешь в столичный театр, и надеваешь на себя маску деревенского простака, чтобы найти нишу и получить роли, которые тебе ближе, которые ты сможешь сыграть. И эта маска тебе до поры до времени приносит дивиденды. А потом, когда возникает Гамлет или Моцарт, мир говорит: «Да он совсем не такой!!!» Ты вырос из собственного мифа, но мир не готов и не хочет видеть тебя другим. Тебя не пускают за пределы очерченного тобой же самим мифа. Таковы люди.

– Известен миф о вашем несчастном детстве, когда вы несколько лет были прикованы к больничной койке. Насколько он достоверен?

– Я действительно три года провел в лежачем состоянии. Но детство мое тем не менее было счастливым, «золотым». Счастье человека, как и его несчастье, заложены в характере. А характер мой очень похож на характер моего деда со стороны отца, Василия Харитоновича. Он был человек легкий, всех прощал. Находил компромиссы. Это великий дар в общежитии с людьми. И я думаю, мне с характером повезло. А значит, и с детством, и с жизнью. Я думаю, что корона с головы не упадет, если она твоя, а не украдена. А каждый знает, есть ли у него корона. Про меня еще в детстве говорили, что ласковый теленок двух маток сосет. Мне легко всегда извиниться, попросить прощения, смирить гордыню. Незлобивость – это ведь мудрость: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Наверное, мои болезни в детстве меня научили всему этому: думать, приспосабливаться, менять кожу. Эти качества полезны. Потому что я знаю, что так я достигну результата быстрее. А ведь мерим все мы по результату. Для результата вредна гордыня. Но полезна любовь к себе. «Возлюби себя» – мудрый совет.

– Это самое сложное.

– Возможно. Но в своем высшем смысле эгоизм дает потребность в том, чтобы в мире было больше любви. К этому же сводятся и желания альтруистов. На пике противоположности совпадают.