Posted 23 ноября 2010,, 21:00

Published 23 ноября 2010,, 21:00

Modified 8 марта, 06:30

Updated 8 марта, 06:30

Поэзия штрихов и линий

Поэзия штрихов и линий

23 ноября 2010, 21:00
Выставка «Карандашный рисунок от Ореста Кипренского до Казимира Малевича», расположившаяся в залах графики главного здания Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке, масштабна и насыщенна. Несколько сотен графических листов покинули запасники, чтобы рассказать о разных эпохах, стилях, жанрах и приемах рисования.

Продолжая просветительский цикл «Техники и материалы графики», искусствоведы Третьяковки учат не просто смотреть на то, что нарисовано, но и пристально вглядываться в изображения. К каждому из разделов экспозиции подготовлены тексты, раскрывающие немало художественных секретов. Неожиданные сопоставления – основной прием выставки, увлекающий игрой ассоциаций. Задумавшись о том, чем итальянский карандаш, любимый в начале XIX века, отличается от своих предшественников – серебряного и свинцового, яснее разбираешь почерк каждой эпохи. Металлические отблески штрихов точно соответствуют четкой проработанности рисунков парадного классицизма. А чувственность романтических портретов во многом обязана бархатистой глубине тона итальянского карандаша. Понятно, что самые талантливые и умелые извлекали из его «черного бархата» множество градаций. Но как Орест Кипренский смог превратить штрихи в живые взгляды, передав сложную гамму настроений? Не ответить даже с помощью лупы. Также необъяснимо обаяние карандашных портретов-элегий Карла Брюллова. Хотя сам художник пытался вывести формулу успеха, не сомневаясь в быстром реагировании грифеля на малейшие мыслительные импульсы – «мысль перевернется, и карандаш должен перевернуться».

На выставке много интересных работ Федотова, Перова, Крамского, Поленова, Сурикова, Репина… Большие станковые рисунки и варианты будущих картин, путевые заметки, наброски и черновики раскрывают «неизвестное в известном». Великие мастера и в рисунках оставались прежде всего живописцами. Эпический масштаб «Явления Христа народу» Александра Иванова проявлялся еще в начальных карандашных подступах к картине, а графические пейзажи Саврасова завораживают не меньше его живописных холстов. В рисунках нет цвета, но есть образ цвета, домысливаемый зрителем. Фактура многообразна – к графиту подключаются уголь, мел, соус и сангина, что-то дополняют белила, где-то играет поверхность специально загрунтованной или тонированной бумаги.

Но и «соло карандаша» порой оказывается не менее могучим. Краски явственно проступают на рисунках Врубеля. Светотени смещаются, открывая в плоских листах магические пространства.

Рядом с симфоничной графикой Врубеля «звучат» лаконичные и прозрачные работы Серова, мастера быстрой линии, пластичной и точной, как танец. У каждого времени – свои графические интонации, то плавно перетекающие из эпохи в эпоху, то резко меняющиеся. Дымчатую музыкальность Серебряного века сменяет брутальность и решительность художников 1910–1920-х годов. Энергичные работы Тырсы и Серебряковой напоминают уже не о живописи, а о скульптуре, а в кубофутуристических фантазиях Малевича угадываются предшественники современных инсталляций.

Новый экскурс Третьяковки в историю графики содержателен и интересен. Единственный недостаток – академичное название, навевающее тоскливые воспоминания о школьных штудиях, предыдущие выставки графического цикла – «Магия акварели», «Маэстрия пера», назывались гораздо заманчивее. Тем не менее перед панорамой «Карандашного рисунка от Ореста Кипренского до Казимира Малевича» на редкость многолюдно.