Вещи живые и мертвые

В этом спектакле есть только одна интересная и живая роль – Карандышев в исполнении актера Сергея Андрейчука. Она решена и сыграна не традиционно. Вместо жалкого, напыщенного, закомплексованного человека, каким Карандышева обычно выводят на сцене, перед нами – вполне симпатичный господин: интеллигентный, мягкий, душевный, всепонимающий, умеющий любить и прощать. И только Лариса (Маргарита Лоскутникова) этого не понимает. В этом дуэте, с одной стороны, действует вполне живой полнокровный человек, с другой – весьма условная и неживая барышня. Когда Лариса начинает обвинять Карандышева в бесчувственности и нахваливать Паратова, она вызывает зрительское раздражение. Как можно не видеть столь очевидные вещи? Разве этот Паратов Александра Борисова, похожий на туповатого современного спортсмена больше, чем на неотразимого «блестящего барина», лучше душевного Карандышева? Ничуть. Разве есть в этом Паратове, лишенном противоречий и сомнений, прямолинейно корыстном и безжалостном, еще какие-то качества, которые могли бы пленить молодую девушку, заставить ее влюбиться? Нет. Так в чем же дело, начинает размышлять зритель, что за историю нам показывают? Историю о том, как одна недалекая, неумная и не слишком эмоциональная барышня пала жертвой не столько коварных жестоких людей, сколько собственной глупости и недальновидности?! Где же сложная драматическая натура актрисы Ларисы Огудаловой, которая искала любви и бросалась в пропасть, не боясь стыда и суда человеческого?! Была движима отчаянием и надеждой?! Пленилась щедростью и обаянием блестящего удачливого красавца?! Ларисы Огудаловой, одной из интереснейших и сложнейших образов Островского, в этом спектакле практически нет. Как нет и других героев – Кнурова, Вожеватова, состоятельных, деловых купцов, ставших причиной гибели юной неопытной девушки. Здесь есть весьма условные персонажи со стертыми характерами и лицами.

Вообще спектакль производит весьма тягостное впечатление. Блеклый, лишенный эмоций, спадов и подъемов действия, драматизма и юмора, монотонный и однообразный, он навевает одну только скуку. И четыре часа сценического действия для зрителей превращаются в настоящую пытку. Именно поэтому во втором акте остается только половина зала. Бесконечные хождения половых в трактире – то они застилают столы скатертями, то что-то выносят, то просто шатаются, – бессмысленные проминады цыган с гитарами, к месту и не к месту начинающих петь, – все это еще замедляет и без того медленное действие и увеличивает сценическое время представления. Анатолий Праудин, о котором в Москве ходили слухи как о талантливом необычном режиссере, выглядит студентом театрального вуза, делающим первые робкие шаги в профессии. И напрашивается мысль, что все питерские театральные сенсации последнего времени – лишь плод горячечного воображения питерской критики, которая хочет иметь кумиров и создает их сама. Потому что еще один хваленый режиссер из Питера, Игорь Коняев, ученик Льва Додина, поставивший нашумевший «Московский хор» Людмилы Петрушевской, тоже на поверку оказался совсем не столь изощренным мастером в спектакле «Жизнь Ильи Ильича», пару дней назад показанном на фестивале. Эти две работы, «Бесприданница» и «Жизнь Ильи Ильича», сами напрашиваются на сравнение, ибо имеют общие и, как кажется, родовые черты. Являют собой пример режиссуры, лишенной образного начала, идущей за поверхностью текста, пресной, бормочущей себе под нос. Может быть, это и есть питерская школа режиссуры в ее нынешнем виде? Не хочется в это верить. Но факты, что называется, налицо.

В «Бесприданнице» Анатолий Праудин только к финалу вспоминает о том, что у режиссера есть и другие выразительные возможности, кроме самого текста. И он пытается выстроить некую образную сцену, в которой Ларису Огудалову начинают гримировать, подкрашивать губы, натягивать на нее парик, создавая внешность пошловатой, чуть опереточной дивы. «Я – вещь», – следует ее знаменитая реплика. Но этот интересный щемящий образный смысл возникает только на миг и тут же теряется в общей сумятице и бессмысленности финала, в котором Карандышев почему-то в ажитации стреляет вокруг себя, а не в Ларису, опуская к тому же известную реплику «Так не доставайся ж ты никому». И так и не понятно, убил он ее все-таки или нет. А она продолжает монолог своим уже привычным зрителю монотонным голосом, безо всяких эмоций, произносит: «мне надо…умереть…я вас всех люблю», но ни жалости, ни сострадания к себе не вызывает.