Поцелуй на рельсах

Резо Габриадзе, без сомнения, давно занял место Андерсена нашей страны и нашего времени. Он создал свою отдельную страну, где летают герои «Не горюй», пришельцы из «Кин-дза-дза», летчики и мстители из «Мимино». Где ищут «Бриллианты маршала де Фантье», тоскуют «Альфред и Виолетта», чирикает незабвенный Боря из «Осени нашей весны». Там муравей оплакивает своих после Сталинградской битвы («кто сосчитает погибших муравьев?»), а теперь именно там расположился железнодорожный полустанок – территория любви. Там любят друг друга шпалы (женщину-шпалу свинтили нехорошие люди и сделали опорной балкой дома, она сбежала к любимому – дом рухнул). Тополь-женщина тоскует по мужу (от него остался только пенек). Репродуктор Ольга влюблена в свой столб. Курица Кете нежно дышит к кабанчику Виктору. Клоун делает предложение маневровому паровозу Рамоне – «Т-111». Но она (паровоз) не принимает его любовь, потому что ее сердце занято – она ждет своего Ромео-Эрмона – скоростной локомотив, выполняющий долг на просторах Родины.

Любая любовь цветет свиданиями и разлуками, любящие спешат друг к другу темными ночами (и Габриадзе начинает спектакль длинными маневрами поездов в ночи). Лучшие поцелуи даются на перроне, и по-хорошему в «магазинах страсти» надо продавать не феромоны, а паровозы и дороги.

Соскучившийся по любимой локомотив Эрмон несется, бросив составы, пока не сойдет с рельс. Паровозное сердце Рамоны разорвется от печали. Будут долгие похороны с грузинским многоголосием, с пришедшими попрощаться горами, цирковыми артистами, всадниками и лошадями. А потом в финале нам расскажут, как репрессировали железнодорожных служащих, виновных в служебной халатности, и объявили в розыск жестяное ведро, курицу Кете и кабана Виктора.

Спектакль прекрасно придуман и звучит записанный голосами любимых актеров – Кирилла Лаврова (он записал финал за две недели до смерти), Никиты Михалкова, Алексея Девотченко, Ирины Соколовой и других. Но пока не сделан. Собственно, в кукольной части на уровне Габриадзе работают разве что эпизоды кабана и курицы, цирковых номеров и похорон. Но, зная дотошность Габриадзе, можно не сомневаться, что спектакль будет граниться и шлифоваться, пока не превратится в цельное художественное высказывание.

Чем печальнее сказка, тем она сентиментальнее. Габриадзе не боится работать с редко использующейся высоким искусством категорией «умиления», подсвечивая ее юмором, иронией, грустью. А в «Рамоне и Эрмоне» еще появилась какая-то надтреснутая нотка, точно Габриадзе вдруг осознал призрачность выдуманной им обольстительной и чуть манерной страны («больше не существует ни паровозов, ни клоунов») и поспешил с ней попрощаться.