Режиссер Роман Балаян

– Роман Гургенович, помимо Выборгского фестиваля существуют еще какие-то площадки, где вы так плотно смотрите российское кино, которое вы, в принципе, не смотрите?

– Нет, когда-то это было на «Кинотавре», но там при всей его прелести меня очень утомляли знакомые лица и жара. Поэтому я на «Кинотавр» перестал ездить, а Выборг всегда приятно посетить, и здесь дело даже не в кино, а по городу хорошо пройтись. Плюс организаторы – мои любимые друзья, которым я не могу отказать. А в этот раз пригласили поработать в жюри. Хотя я бы и так приехал.

– В прошлом году здесь фестиваль отмечал ваш юбилей, мы смотрели вашу первую полнометражную картину «Бирюк», которую редко показывают... Был очень теплый прием, вечер в вашу честь...

– Это неожиданно было для меня, такой сюрприз. После просмотра «Бирюка» приехали в этот ресторан, потом начался фейерверк, на двадцатом залпе я уже «умирал», а мне говорят: «Их будет семьдесят!»

– В последнее время вы стали абсолютно равнодушны к современному отечественному кино? Вас вообще не задевают те процессы, что идут в российском кино, или же что-то раздражает?

– Меня раздражает бесконечный мат на экране. Я понимаю, что это временное явление. И бесконечная чернота, прямолинейная до предела. Я люблю кино метафоричное, иносказательное, авторский взгляд. А вот это кино, прямое, как в жизни, – это не интересно. Хотя я понимаю, что сейчас время патологоанатомов, поэтому ребята вот так и сочиняют. Вскрывать все пороки и болезни – это задача патологоанатома, только он знает, как там все ужасно. Мне это любопытно, но смотреть желания не возникает. На мой взгляд, молодежь ничего положительного не видит, и в результате сочиняет на эту болезненную тему.

– За этой позой пустой эпатаж, как вам кажется?

– Я считаю, что молодые режиссеры не умеют сочинять финалы, я неоднократно об этом говорил. Чтобы зритель выходил из зала без ощущения пустоты и ужаса. Хоть с какой-то маленькой надеждой, как это делал Феллини с Мазиной в «Ночах Кабирии». Вот эта финальная, просветленная ее улыбка. Такого сегодняшние режиссеры не умеют делать.

– Но та прекрасная эпоха неореализма миновала безвозвратно...

– Так они же говорят: «Вот вам неореализм, но в другом смысле». Некрореализм, я бы сказал.

– Вы не очень хорошо отзываетесь о своих последних фильмах...

– Я не слишком люблю пять последних картин, это так. Может быть, в меньшей степени это касается сердобольного фильма «Ночь светла». Я делаю то, что мне интересно, но не могу не думать о зрителе совсем. Но вот не получается что-то, не идет. Хотя, мне думается, критики не правы, ругая этот фильм, потому что там нужно наблюдать за тем, что происходит, больше, чем за тем, как это сделано.

– Вы согласны с мнением, что шестидесятничество сегодня весьма неоднозначно трактуется?

– Шестидесятники, в отличие от нас сегодняшних, говорящих все, что мы хотим, не имели такой возможности. Ни обелять, ни ругать их – это все недостойно.

– А сегодня все можно говорить?

– Ну, если даже мат стал заурядным делом. Может, в России не все порой можно сказать, а у нас на Украине – все, что хочешь, дозволяется, что мне тоже не нравится. Я считаю, что критиковать нужно так (или кино, или человека, или президента, неважно), чтобы возникало чувство стыда. Не злость нужно вызывать критикой, а желание стать лучше. Идущее все от того же чувства стыда. Нужно уметь говорить вежливо, но с тем же смыслом. Бывают разные ситуации, зачем же обижать? Ведь есть дети, которые не отвечают за отца.

– Вот когда вышел ваш «Филер», было подобное чувство, чувство стыда...

– Как давно это было! Это последний мой приличный фильм. До 1987 года я игрался на площадке, был очень легкомысленным, мне это ничего не стоило. Для меня процесс съемок был, как игра. А пять последних фильмов я работал.

– Большое видится на расстоянии. Реально ли зафиксировать в художественном кино сегодня какие-то постыдные действия государства?

– Обе позиции – и твердить, как все ужасно, и пытаться оправдать в угоду власти предержащей – мне не нравятся. Я вспоминаю фильм Хуциева «Был месяц май». Назавтра День Победы, а они еще не знают... Очаровательный фильм. Вот я бы хотел быть автором такого фильма о войне. Булат Окуджава пошел на войну не биться, а чуть ли не умереть от стыда, потому что в школе его называли сыном предателя, врага народа. И он мальчишкой верил, что он сын предателя, он мне сам рассказывал. И хотел умереть от стыда, понимаете? Вот это мне интересно. Я сегодня сам себе интересен больше как человек, а не как режиссер. И мне это состояние очень нравится.

– Вы часто ходите в театр?

– Да. И любой плохой спектакль мне гораздо интереснее плохого фильма. Бывает ужасная пьеса, но кто-то отлично играет. Бывает обратное. И в театре, слава богу, есть занавес.

– Вы ведь были дружны с Параджановым. Вас, наверное, уже замучили вопросами о нем...

– Я свой долг отдал, сняв картину «Ночь в музее Параджанова». 21 минута. Фильм без слов. Правда, я туда поместил слова Антониони о фильме «Цвет граната», и я показал лучшие, на мой взгляд, коллажи Параджанова. Этим я мой скромный долг выполнил. А в эти игры с «воспоминаниями, мемуарами, все его знали» я не играю.