Владимир Сорокин

– Владимир, вы не раз уже говорили, что сегодня литература мертва – мертва поэзия, и уже пора бы похоронить роман? Вы и теперь так считаете или вас просто не так поняли?

– В начале каждого века кто-нибудь заявляет, что роман умер. Но это, конечно, несерьезно. Вот Ницше сказал, что Бог умер. Но Бог умрет для человечества только с последним верующим. Не дай Бог, конечно, чтобы это когда-нибудь случилось. Так и роман даст дуба, когда будет похоронен последний читатель. А пока мы не можем обойтись без этого наркотика.

– Что же в таком случае вас не устраивает в современной литературе?

– Смешно говорить о литературе, которая замыкается в самой себе. О писателе, который говорит: «Я ненавижу этот пошлый современный мир. Московская ночная жизнь, глянцевые журналы, модные люди, телевидение, голливудская пошлятина – я выше всего этого. Я живу в мире чистых идей». Этот человек живет в рутине, и его литература может вызывать у нормальных людей только смех. Именно у нормальных, а не у таких же, как он, бородатых критиков и писателей, пропитанных запахом кислой капусты. Я за то, чтобы литература выходила на улицы, и за то, чтобы писатели учились. Я сам всю жизнь учусь у разных жанров. И считаю, что поход на рейв-пати, может быть, даст мне сейчас больше, чем поход в Ленинскую библиотеку.

– Почему же в таком случае вы сегодня больше времени уделяете созданию театральных пьес, а не романов?

– Пьесы я начал писать даже не из-за недовольства литературой. Скорее наоборот – из-за несостоятельности театра. Года с 79-го и до первых моих постановок я вообще в театр не ходил. Московские театры вызывали у меня только отторжение и неприязнь к той рутине и пошлятине, которой их пропитывали. Ведь когда актер выходит на сцену, перед ним открываются две ямы, в которые он может сорваться. Первая – это яма рутины с пылью, с чудовищными декорациями и с нафталиновой вонью. Не только вонью физиологической, но и ментальной – вонью гнилых идей. Вторая яма – это пошлость, это подмахивание низкому вкусу, заигрывание с быдлом.

– Режиссеры на Западе и в России ваши пьесы ставят совершенно по-разному. К примеру, недавно пьесу «Свадебное путешествие» о взаимоотношениях немцев и евреев режиссер Эдуард Бояков поставил совсем не похожей на ту, что представляли несколько лет назад германские режиссеры у себя на родине. Какая из постановок вам более близка?

– У себя в голове я их уже поставил, уже видел спектакли, аплодировал, поздравлял себя с дебютом и пил шампанское. Реальная постановка – это лишь вариация на тему. И вариация Боякова удачна.

– Судя по тому, как воспринимали «Свадебное путешествие» немецкие зрители, в Германии действительно есть комплекс вины перед евреями?

– Иначе я бы не написал пьесу. История о том, как немец в туалете просил прощения у нашего еврея, – чистая правда. Этот случай произошел с одним эмигрантским философом, который и рассказал мне об этом. Дело в том, что я написал эту пьесу еще 10 лет назад в Германии, думая о немецкой постановке. Премьера вызвала много шуму. Но немцы поставили мою пьесу как социально-психиатрическую драму, где все персонажи – какие-то куклы. А вот мучительной любви там не получилось, что меня немного разочаровало. Ведь это, конечно же, история любви. А Бояков как раз поставил мою пьесу как лав стори.

– Реакция русских и немецких зрителей на пьесу была наверняка разной?

– Да. Русских поражает сам этот комплекс. А немцев, конечно, поражает, что я, русский, его озвучил. Правда, они не любят, когда говорят на эту тему. Но на самом деле моя пьеса даже не о комплексах, а о том, что любовь живет где хочет. Она может жить и в старых ботинках, и на помойке, и в сумасшедшем доме, и в таких ломаных персонажах. А мир без любви не стоит гроша. Без нее он просто рухлядь.

– В России тема Второй мировой войны тоже тяжелая...

– Но у русских нет насчет нее никаких комплексов, потому что мы победили в этой войне. И нет комплексов насчет сталинского террора, потому что Сталин по-настоящему не был осужден. Нюрнбергского процесса у нас не было. Я вообще не встречал русских людей старшего поколения, у которых был бы комплекс вины за события того времени.

– А появление на российских улицах скинхедов – разве это не проявление национальных комплексов?

– Скинхеды – это международное явление. В России, Германии, Швеции, Америке они очень похожи друг на друга и внешне, и внутренне. Мне кажется, это не связано ни с войной, ни с какими-то комплексами. Скинхеды – это просто социальное явление, как футбольные фанаты.

– Русская литература XIX–XX веков была очень целомудренной. Почему же вдруг теперь заговорила о сексуальных комплексах?

– Наша литература была большой пуританкой. Когда герои раздевались, ставились многоточия. А сейчас, благодаря таким авторам, как Лимонов, Ерофеев, Мамлеев, Пелевин, она, к счастью, становится современной барышней.

– К счастью ли?

– Конечно, я бы не хотел, чтобы она совсем уж превратилась в площадную девку. Со временем она может как-то чересчур заголиться. Но и фарисейства с нее хватит, оно ей только мешает. Над ней начинают смеяться западные сестры. А она все-таки очень сильное явление. Русская литература – это наш бренд, как водка или черная икра. А если разбавлять водку сиропом, то кому она будет нужна на Западе?

Русские не больно-то стыдливы. Целомудрие нашей литературы – это прежде всего следствие жестокой цензуры, сначала царской, потом советской. В XIX веке русская литература заняла место политики, которой, собственно, не было, и церкви, которая переживала кризис. Над батюшками тогда только ленивый не смеялся. А при советской власти Сталин сделал литераторов государственными чиновниками, и цензура стала еще сильнее. В этом-то и есть причины такого неестественного пуританства.

– Насколько я знаю, сейчас закончена работа над очередным фильмом по вашему сценарию, где снялся один из самых эпатажных отечественных рок-музыкантов Сергей Шнуров. Вы с ним знакомы? Как вы сами относитесь к его творчеству?

– Мы с ним знакомы и симпатизируем друг другу. Он необычайно талантливый человек. Он умудряется очень сильно чувствовать мясо времени. То есть он чувствует злобу дня, как мясо.

– В последние годы ваш творческий интерес был практически непредсказуем. Чем вы планируете заниматься в ближайшее время?

– Вообще-то я собираюсь вернуться к литературе. После написания сценария я прихожу к ней обновленным, как возвращаются яппи в свои офисы после путешествия на байдарках. И я очень рад, что еще есть силы, которые могут обновить мой литературный костюм. Его все-таки надо периодически перекраивать. Нельзя носить костюмы двадцатилетней давности. Сценариями и пьесами я просто расширяю свое сознание и модернизирую свой литературный язык. Сейчас вот пишу первую часть «Льда».

– Не вторую, а именно первую часть? Ведь роман с таким названием уже написан и даже издан?

– Да, это то, что было «до». Я вернулся к этому роману, он не отпустил меня. Дважды начинал писать другие вещи, и они не пошли. Сейчас я мысленно нахожусь в Восточной Сибири, рядом с глыбой льда.

– Уже можете сказать, когда выйдет книга?

– Как напишется. Я не зарекаюсь. Никогда не говори «никогда». Вообще написание романа – слишком интимное дело, чтобы о нем рассказывать. Это все равно, что попросить вас описать, как вы занимаетесь любовью с любимым человеком.

Справка «НИ»

Владимир СОРОКИН родился 7 августа 1955 года в Подмосковье. В 1977 году окончил Институт нефти и газа. По специальности инженера-механика не работал. Занимался графикой, живописью, книжным дизайном, концептуальным искусством. Оформил и проиллюстрировал около 50 книг. Пишет прозу с 1977 года. Как литератор сформировался среди художников и писателей московского андеграунда 80-х. В 1985 году в Париже в издательстве «Синтаксис» вышел его первый роман «Очередь». Сегодня его перу принадлежат также романы «Норма», «Тридцатая любовь Марины», «Сердца четырех», «Роман», «Голубое сало», «Пир», «Лед». Книги Владимира Сорокина переведены на английский, французский, немецкий, голландский, финский, шведский, итальянский, польский, японский и корейский языки. Автор более 10 пьес. Написал киносценарии к фильмам: «Москва» (реж. А. Зельдович), «Копейка» (реж. И. Дыховичный), «4» (реж. И. Хржановский), «Вещь» (реж.И. Дыховичный), Cashfire (реж. А. Зельдович). В данный момент работает над либретто для оперы на музыку Леонида Десятникова по заказу Большого театра.