Обнаженная для директора

Модильяни постоянно преследовал и до сих пор преследует какой-то необъяснимый рок недопонимания и недооценки. Все, кто с ним сталкивался и соприкасается до сих пор, не могут воздать ему должного сразу. И лишь по прошествии времени вдруг понимают: ба, да это же гений! Так случилось во время его короткой и бурной жизни, когда горячий итальянец приехал в Париж для учебы на скульптора и ударился во все тяжкие – от увлечения абсентом и морфием до страсти к кубизму и примитивизму. И в том, и в другом деле у него были сильные конкуренты. Что касается богемности, в кабаре и публичных домах еще жива была память об Анри Тулуз-Лотреке, великом певце парижского полусвета. В плане живописном его опережали другие более активные и радикальные эмигранты – каталонец Пабло Пикассо и витебский еврей Марк Шагал. Модильяни же со свойственной итальянцам страстью к фактуре и скульптурной форме долгое время пытался повторить путь Сезанна, оставаясь любителем постимпрессионистов.

Лишь после смерти художника возникло понимание того, что он находился в стороне от мейнстрима, от разного рода «измов» и направлений и оценивать его надо по его же законам. Вообще кончина Модильяни, всю жизнь страдавшего от больных легких, оказалась еще одним художественным новаторством ХХ века: смерть стала выступать соавтором произведений, привнося в них горечь и загадку. На следующий день после похорон живописца его беременная жена и модель Жанна Эбюртен выбрасывается из окна. В некрологах журналисты пользуются эффектным сравнением: Амедео Модильяни, как и Амадео Моцарт, ушел в 37 лет, по яркости гения и замыслам они были вполне равными. Художники-собутыльники вдруг внимательно присмотрелись к полотнам, нашли их шикарными и прокляли дилеров, державших гения в страшной нищете.

В конце ХХ века поток биографических романов и голливудских картин о жизни богемного художника ничуть не меньше, чем в начале. К ним присоединились и русские поклонники. Тем более что у России есть все права считать Модильяни в некотором смысле «своим». В 1910–11 годах ему позировала поэтесса Анна Ахматова, оставившая поздние воспоминания об этих встречах. Всем известен беглый модильяниевский рисунок лежащей Ахматовой. На выставках периодически можно увидеть другие рисунки обнаженных дам с профилем поэтессы. Устроители (как и в случае с ГМИИ) не любят афишировать тот факт, что гранд-дама литературы раздевалась перед Амедео и имела с ним не только высокодуховные контакты.

Между тем русские коллекционеры, покупавшие в галерее Воллара все самое «модное», совершенно упустили картины итальянского еврея, сочтя их отголосками Сезанна. В советское время портреты Модильяни с пустыми глазницами и вытянутыми шеями, конечно, были известны, но отдельной выставки не удостаивались. Наверное, боялись повторения скандала единственной прижизненной экспозиции в Париже в 1917-м: многие зрители были столь возмущенны откровенным эротизмом обнаженных моделей, сочтя их порнографией, что полиции пришлось быстро свернуть это безобразие.

Сегодняшний статус художника не менее зыбкий. С одной стороны, его, конечно, признают новатором, ставят его в одну шеренгу с Пикассо, экспериментировавшего с масками и африканскими скульптурами. С другой – его работы слишком уж нравятся, они антикварно-аукционные, декоративные и больше подходят для залов с классическим искусством, чем для современных галерей. Не случайно, дабы оправдать актуальность, для всякой новой выставки Модильяни подыскивается какая-нибудь новая концепция. Так, самая большая экспозиция художника прошла три года назад в Нью-Йорке, в Еврейском музее («НИ» писали о ней в мае 2004-го). Там показывали, во-первых, как складывался его стиль (вспомнили африканский примитивизм), а во-вторых, особенно нажали на то, что Модильяни – итальянский еврей с особым мировоззрением.

В России никакой актуальности доказывать не надо – уже одно то, что картины художника доставили из двух десятков лучших зарубежных собраний, расценивается как подвиг. В этом плане московская выставка (где зарубежные шедевры – обычно лишь вкрапления в ряд своих вещей) – событие действительно беспрецедентное. Но есть еще одна радость. В ГМИИ выставка открылась под гром поздравлений и похвал директору музея Ирине Антоновой. Кураторы не скрывали тот факт, что полотна привезли едва ли не специально «для Антоновой». Пришлось мобилизовать все мировые связи. Образ «железной леди» музейного сообщества заслонил модели Модильяни. Понятно, что подарок оценивать не пристало. Концепцию и логику выставки в Пушкинском можно описать двумя словами: праздничный стол, где всего понемногу, – от рисунков до ню. Возможно, чуть позднее возникнет какое-то новое понимание мастера. Пока же желаем приятнейшего аппетита!