Режиссер Виктор Рыжаков

– В конце сезона состоялась ваша премьера в МХТ – «Иллюзии» по пьесе Ивана Вырыпаева. Почему пару лет спустя после постановки автора в театре «Практика» вы решили сделать свою версию?

– Для меня, кроме всего прочего, уникальность этого текста в том, что в нем более 1000 раз произносится слово «любовь». Даже если вы просто выйдете к зрителю и в течение полутора часов будете произносить это слово такое количество раз, что-то точно изменится в этом зачерствевшем мире. Но нынешняя изощренная публика быстро разгадает ваше намерение. Вот мы и придумали театральную игру-провокацию со зрительным залом, совершенно не противоречащую, как мне кажется, структуре текста Ивана. Мы попробовали сделать игру с текстом еще и «рукотворной» – в реальном времени персонажи на протяжении всего действия готовят настоящий торт, который зрители в финале спектакля и съедают.

– Так же, как и в предыдущей постановке – спектакле «Пьяные», в «Иллюзиях» играют ваши коллеги по преподавательскому цеху и режиссуре – Дмитрий Брусникин, Игорь Золотовицкий, Светлана Иванова, недавно выпустившая детский спектакль в театре имени Комиссаржевской, Янина Колесниченко, которая работает с воспитанниками школы Табакова. Не было ли проблем в работе с коллегами?

– Проблема была лишь в одном – мне не хватало изощренности, хитрости, чтобы отвлечь этих столь востребованных людей от других дел настолько, чтобы они забыли о существовании внешнего мира. Но наши общие репетиции и общение меня только обогатили. Открываю этих удивительных артистов каждый раз заново – в этом и заключается истинная ценность наших романтически-влюбленных отношений.

– А кто из встреченных вами людей наиболее ощутимо повлиял на ваше мировоззрение и художественную мысль?

– Мои встречи с текстами Станиславского, Питера Брука. Или все три книги Анатолия Эфроса – с ними я до сих пор в диалоге. Или 40-минутный монолог Мастера, которым одарил меня Петр Наумович Фоменко после просмотра нашего спектакля «Июль». Его ученики познакомили нас задолго до этого, мы несколько раз встречались и даже обсуждали возможное сотрудничество, в котором великому Учителю отводилась, конечно же, роль Станиславского, а мне – еще не совсем зрелого Немировича, роль, скорее, директорская, чем творческая...

– То есть вы – несостоявшийся директор Мастерской?

– Не знаю, но такая интрига в моей жизни была. Случай поставил все на свои места – я опоздал с принятием решения на несколько часов. Прошло большое количество лет, и я был удостоен внимания этого мудреца, уже как творческая единица. Тогда, после «Июля», Петр Наумович сказал: «Я всю жизнь занимался театром текста, а вы, сочинив партитуру этого спектакля, все решили», – конечно же, он был великим актером, и это была профессиональная хитрость. Но я был счастлив: он мне практически не давал вымолвить слово – говорил и говорил о «театре текста»... Я даже щипал себя, проверяя, не во сне ли все это. А еще через несколько лет от него поступило предложение выпустить в Мастерской «Пять вечеров». Тогда театр Фоменко был закрыт для «чужих», а в нашем проекте участвовали люди из разных московских театров, но, к моему удивлению, Петр Наумович сказал: «Ну, и ничего страшного, справимся!» А дальше мы сдавали ему спектакль, он делился впечатлениями, что-то советовал, мы обнимались и плакали вместе, потом были долгие телефонные разговоры... И еще у меня сохранилось чувство вины – он все повторял: «Надо бы встретиться и обо всем как следует поговорить. Вам, конечно же, не интересны мысли старика?!» Я отвечал: «Ну, что вы?! Это так важно! Давайте договоримся». И несколько раз порывался к нему приехать. И всякий раз почему-то не получалось – из-за каких-то нелепостей, моих каких-то суетных дел или плохого самочувствия Мастера. Помню, 9 мая 2012 года я решил: «Все! Хочет не хочет, а я к нему поеду!» Позвонил: «Вы уж меня простите, но я к вам сейчас приеду, мне необходимо видеть вас именно сегодня!» – нахально и с наигранной уверенностью выпалил я… Он ответил категорично, что безусловно этому рад, но сегодня никак уже не получится – и вновь сослался на скверное самочувствие. Тогда мне уже было понятно, что это как бы наша игра «во встречу», и есть наше настоящее намерение – и мне было этого уже достаточно. Потому что мой внутренний диалог с Петром Наумовичем был уже запущен и по сей день продолжается. По-прежнему остаюсь в пространстве его удивительного обаяния и его размышлений о мире, человеке и театре. И еще было открытие: твоими друзьями могут быть люди, с которыми ты не встречаешься, более того, человека может уже не быть в живых, и он уже не сможет согласиться или не согласиться с твоей дружбой! Но главное, чтобы у тебя с ним был так называемый сговор, тайный спор о самом важном.

– В Европе почти нет учебных заведений, обучающих режиссуре, – будущие режиссеры работают при уже существующих мастерах и постигают профессию на практике. А вы не воспользовались случаем понаблюдать вблизи Фоменко...

– Помню тот трепет и восторг, с которым все наблюдали за рождением первых спектаклей Мастерской – это было совершенно новое неповторимое дыхание! Никакой зависти – только радость. И я наблюдал и думал: «Но ведь, чтобы попасть в эти смыслы или что-то открыть неведанное, надо так проживать целую жизнь. Не подменяя свой путь неотрывной жизнью рядом с Учителем». Это и стало причиной моего ухода от покровительства любимых учителей и великих подвижников театра – Генриетты Яновской и Камы Гинкаса. Всегда ценил их искреннюю заботу, но ответно безмерно их любя, продолжаю свою режиссерскую практику вне стен МТЮЗа, где всегда господствовал их уникальный авторский театр. Это был их урок – свой сад надо выращивать на другой, новой земле.

– Через год вы выпустите курс, спектакли которого уже известны театралам, – «Фолкнер. Тишина», «Платонов. Встреча первая» и «Несовременный концерт». Труппа для своего, другого театра сложилась?

– Не будем торопиться, ведь это не зависит только от моего решения. У нас есть еще год, чтобы понять, можем ли мы продолжить нашу совместную историю и дальше. Компания, конечно же, складывается, но ведь это единственная возможность заниматься театром. Для меня отдельно актерского мастерства как такового не существует, есть опыт компании и мастерство играть в одну игру. Те, кто приносит в театр свою энергию, есть строители этого дела.

– Но вам бы хотелось иметь собственную труппу?

– У меня есть «внутренняя труппа», мой такой вот «дурацкий театр» (так мы называем его между собой). Периодически в него входят то одни, то другие люди. Светлана Иванова (Сергеева), недавно ставшая артисткой МХТ. Большая гвардия наших выпускников, теперь многие из них стали актерами МХТ. Фантастическая группа артистов театра «Сатирикон», с которыми я пережил важный совместный опыт. Полина Агуреева – моя гуру, очень мудрый и сильный человек, бесконечно учусь у нее. Все те, с кем я прошел «доковскую», а потом и «бездомную» историю, сочиняя спектакли вне какого-то театра. Иван Вырыпаев – он может не участвовать в какой-то моей истории, и даже пьеса может быть не его, но он часть моего театрального бытия. Есть такие люди и в европейском театре. Скажем, в Венгрии в Национальном театре, с которым я сотрудничаю на протяжении 10 лет, есть великая Мари Тёрёчик, которую для России открыл Анатолий Васильев – они работали над «Дядюшкиным сном». Эта восьмидесятилетняя актриса – призер Каннского фестиваля, всеобщая любимица, как в нашем театральном мире, быть может, Алиса Фрейндлих. Есть у меня такие симпатии и в немецком театре, и в эстонском, и в польском.

– Каким образом вы создаете компании в работе над спектаклями? Как умудряетесь ладить с такими сложными и разными людьми?

– Искушений много было – настоять на своем, с кем-то не продолжать сотрудничество, но Бог был милостив, и все трудности такого рода удалось преодолеть. Не было случаев, когда мне приходилось кого-то выгонять, высокомерно лишать права в чем-то участвовать. Если мы с кем-то расставались, то только по обоюдному согласию. Театр – это многообразие взглядов на мир. Неодаренных людей нет вообще, а уж те, кто провел в театре большое количество времени, – уникальные подвижники! Надо просто суметь разглядеть каждого их них.

– Кто главный в работе над спектаклем? Вы?

– Закон. Есть определенные ценности. Это как конституция. Чтобы государство существовало, надо чтобы не чиновники им управляли, а закон. Человек может быть с ним в диалоге или противоречии, его можно изменять, спорить с ним, если закон уже не работает... Но ценность одна – человек. В этом смысле я точно наследник Станиславского. В театре главное, чтобы все было про человека. Включая отношения в труппе. Тогда преодолеваются косность, эгоизм, высокомерие – все наши пороки. Как сказала Светлана Алексиевич, надо сторожить в себе человека. А для этого театральное искусство – одно из самых благоприятных.

– Самое главное, чему вы хотите научить своих студентов в Школе-студии МХАТ?

– Никогда не хотелось их учить, хотелось у них научиться. А для этого мне всего лишь надо создать питательную среду, в которой они будут открываться, в которой с ними начнут происходить важные человеческие процессы, где они будут развиваться и радоваться счастью открытий. Учусь у них свободе, что чаще свойственна молодым людям, и неосознанной любви к театру, в которой они сейчас пребывают. А дальше они будут искать уже свой путь. Свой опыт или путь передать нельзя, его можно только пройти вместе.