Режиссер Римас Туминас

– Римас Владимирович, как вы оцениваете прошедший театральный сезон?

– Рад, что он закончился. Иногда думаешь, что ты самый лучший организатор из всех, но этого ощущения хватает на три, четыре дня, а потом понимаешь, что слаб в театральном деле и всем только мешаешь. Но через полгода опять понимаешь, что ты лучший и опять начинаешь делать ставку на административную работу. И в этом отношении минувший сезон был очень тяжелым, хотя в творческом плане он был легким. Потому что, когда творишь – отдыхаешь. Если ты устал, занимаясь творчеством, это значит, что ты работал неправильно, нарушал внутренние эмоции, нарушал гармонию. Актер должен отдыхать в работе, у него должна быть легкость творца.

– Событиями для театральной Москвы стали ваши постановки «Маскарад» и «Дядя Ваня», в следующем сезоне вы тоже сделаете упор на классику?

– Не совсем. Я приступаю к известной пьесе Сиблейраса «Ветер шумит в тополях» с участием Суханова, Маковецкого, Симонова и, может быть, Гармаша. Он стремится с нами работать. В сентябре будет премьера шекспировской «Меры за меру» в постановке Бутусова. Я верю в то, что он делает, потому что это современный театральный язык. Мирзоев приступает к работе над пьесой Гомбровича «Принцесса Бургундская». Шапиро поставит Пиранделло. Иванов планирует что-то из русской классики. А режиссер и педагог Курочеков будет заниматься нашей молодежной студией, которую хотел вести я, но не хватает времени. Надо, чтобы молодежь не простаивала. Возможно, какие-то их работы в дальнейшем смогут претендовать на жизнь в репертуаре…

– Но нельзя ведь забывать и легендарных вахтанговцев…

– Совершенно верно: я давно собираюсь сделать спектакль с участием Этуша, Яковлева, Борисовой, Ланового, Максаковой, Шалевича и других. И как раз в постановке, приуроченной к юбилею театра, надеюсь, это осуществится. Это будет встреча с мировой классикой и с персонажами мировой классики. Мы решили отказаться от концерта и рассказов об истории театра, а сделать серьезный глубокий спектакль, чтобы раскрыть сияние каждого из упомянутых актеров. Как драматург, мне помогает воплотить этот замысел актер, писатель и режиссер Владимир Еремин. За основу возьмем Дюрренматта, Ибсена, Мольера и Чехова.

– Такие диаметрально противоположные авторы.

– Равно, как и актеры. Яркие и разные. И с ними мы овладеем этим материалом. Это должны быть не просто отрывки. Нужно суметь раскрыть за 25 минут всю драматургию автора и раскрыть актера.

– Значит, это будут фрагменты из разных пьес?

– Мы сделаем единый, совершенно самостоятельный спектакль со своей декорацией и музыкой. Надо будет найти какое-то место действия, которое бы все объединило. Пока не знаю, что это будет. Может быть, пристань или вокзал конца XIX века, а может, брошенное имение, как у Чехова. И там возникнут какие-то жители и обживутся в брошенном заколоченном имении, как в «Вишневом саде». Будто кто-то вернулся, начал жить, обогревать этот дом, играть в нем что-то. Это будет разговор о том, что мы прощаемся с одним временем и переходим в другое. А на время спектакля мы становимся героями, которые способны отодвинуть смерть, победить ее. Вот такой замысел. Постановка, наверное, будет репетироваться год. Думаю, что воплотится и еще одна идея: приглашу для этой постановки Фоменко, Шапиро, Иванова.

– Возможно, чтобы такие яркие и самодостаточные режиссеры работали вместе?

– Я понимаю, это может показаться утопией, но это вполне реально и нужно. Я не предлагаю обняться и что-то сообща делать, но привлечь людей к вечному театру – это возможно. И я думаю, удастся. Тут не должно быть амбиций.

– Сегодня много споров о роли театра в обществе. В чем, на ваш взгляд, главная его задача?

– Победить невежество, которое преследует нас. Это очень трудно и каждому актеру, и всему театру – учиться, учиться. Ведь каждый спектакль, каждая актерская работа – это информационный взрыв, культурно-социологический взрыв. Актер же взрыватель информации! Он должен учиться набирать информацию, потому что невежество, которое заложено в природе человека, предлагает: «Не мучайся, ты же талант, ты и так сделаешь, и так сыграешь, зачем мучиться, не трать время». Но надо не поддаваться этому невежеству, которое нас преследует каждый день. Надо что-то познавать каждый день, отшлифовывать свои бриллианты, присматривать за своими сокровищами, протирать серебряные и золотые ложки, просматривать алмазы и понемножку отдавать. Хотя все сразу тоже отдавать нельзя. Тот, кто все отдал, у того ничего не осталось. Сейчас эпоха какого-то поверхностного отношения ко всему. Якобы времени у нас ни на что нет, якобы мы ничего не успеваем, и мы так привыкли к этому, что это стало оправданием. Но ближайший сезон будет борьбой, объявленной нашим незнаниям, нашим нежеланиям.

– Как, по вашим ощущениям, все ли в театре готовы к этому?

– Участвовать все хотят, но познать – к сожалению, не все… Но только тогда мы сможем оторваться от земли, не забыть ее, не отречься от нее, а, как стая птиц, подняться и лететь. Это будут птицы, поющие о нашей боли и о радости, а не просто красующиеся своим полетом. А потому удастся будущий сезон или не удастся – очень тревожно. Значения прошедшего сезона и работы над «Дядей Ваней» я не преувеличиваю. Я не называю это событием, как это принято сейчас, но только случаем. Как у Чехова: это просто случай и ничего более. Надо жить от случая к случаю. Если что-то удастся, то – слава богу.

– После того как вы заняли пост художественного руководителя, в театральной среде было много споров: является ли Туминас продолжателем вахтанговских традиций…

– Да, эти споры продолжаются и будут, вероятно, столько, сколько я буду занимать эту должность.

– Но вот интересно: театровед Наталья Крымова сравнила пластические сцены из вашего спектакля «Улыбнись нам, Господи», поставленного в Литве в 1995 году, с пластическими сценами спектакля «Дибук», поставленного самим Вахтанговым в 1922 году…

– Сцена – это такой кадр, такая рама, что невозможно ее недооценить. Это же рама жизни! Мы часто провозглашаем, что театр – это совокупность и музыки, и живописи, и всех жанров искусства, но от невежества и эгоизма не обращаем на многое внимания, и тогда картина не получается. Я стараюсь все сразу компоновать. Сцена – большое полотно! И, наверное, самое главное то, как компонуется жизнь, как монтируется она в этой картине. Самое удивительное – это монтаж. Монтаж чувственный, монтаж света, монтаж действия, монтаж с улыбкой, с тапочкой, с луной. Это мир, который ты создаешь. Я часто приглашаю актеров со сцены в зал и говорю: «Вот вас на сцене нет, но играет музыка, есть решенное пространство, и оно само говорит». На это пространство хочется смотреть. Это даже не декорации. Они должны быть минималистическими, очень простыми. Мне же не нужен ни круг, ни плунжеры. Я не хочу пользоваться техникой, а тем более – не дай боже! – инсталляциями. Это так же не театрально, как и телефон на сцене или телевизор. Или наоборот – вазон с живым цветком, или живые деревья, или живая собака, кошка или лошадь… Или маленькие дети на сцене… Это антитеатрально. Я отрицаю, когда спектакль не пахнет детством, когда нет вкуса хлеба и нет звука времени… Если эти три компонента не звучат, то это не театр, это другое. Я признаю Стреллера, преклоняюсь перед Эфросом, перед Фоменко, перед Женовачом, перед Гинкасом. Перечислить еще могу, но все они крепкие индивидуалисты, они утверждают себя. А я буду утверждать, что Вахтанговский театр в моем лице претендует на театр. Самый интересный театр. Потому что мы будем проводить интересные исследования, изучать новейшие достижения в культуре, в науке, в политике – во всем. Всей этой информацией мы должны жадно интересоваться.

– Вы назвали среди режиссеров, которыми вы восхищаетесь, Анатолия Эфроса. А вы были с ним лично знакомы?

– Я два года убегал из ГИТИСа и ходил к нему на Бронную на репетиции. Меня даже хотели исключить из института, узнав, где я провожу время. Мне сказали: «Это эфросятина, это опасно!» Но наш руководитель меня защитил, и меня оставили в институте, а я, почувствовав себя победителем, продолжил ходить к Анатолию Васильевичу. Потом мы даже подружились. Эфрос как-то отдыхал в Литве, и я пригласил его в театр – представил труппе. И он рассказывал про то, как он собирается ставить «На дне». Но и туда дошли слухи, что он какой-то опасный человек в обществе и вся администрация относилась к нему иронично и настороженно. Актеры же слушали очень внимательно, но мне было так обидно, что они не видели его спектаклей, не наблюдали его репетиций!

– А вы видели спектакли его сына, Дмитрия Крымова? У него, кстати, бывает, что и дети выходят на сцену…

– Но он же настоящий художник! И в этих сценах он выступает как художник. И вообще, все зависит от того, как это происходит. Кстати, Анатолий Эфрос тоже выводил детей в тургеневском «Месяце в деревне». Но надо суметь точно попасть, сделать это вовремя и неизбежно.