Posted 19 декабря 2013,, 20:00

Published 19 декабря 2013,, 20:00

Modified 8 марта, 04:38

Updated 8 марта, 04:38

Из поэтесс – в поэты…

Из поэтесс – в поэты…

19 декабря 2013, 20:00
Вера ПОЛОЗКОВА 1986, Москва

Какой напор и какая лихость, не правда ли? А как звонко отзываются рифмы! Когда я впервые прочел, а потом и услышал стихи Веры Полозковой, у меня было давно не испытываемое ощущение самозабвенного пиршества Слова. А в это время многие ее сверстники по лености и недостатку слуха рифмуют, что называется, спустя рукава и порой настолько не чувствуют красоты рифм, могущих и заливаться бубенчиками, и греметь набатным колоколом, что хватаются за верлибр. Но верлибр должен быть смыслово насыщенным, как у Александра Блока или Велимира Хлебникова, а когда он вял по мысли и не инструментован, то выглядит как нейлоновая, не пахнущая лесом елка, да еще и без канители, мандарин, яблок, игрушек, многоцветных лампочек. Разве одарит она радостью кружиться вокруг нее, взявшись за руки, когда даже попадающие за шиворот живые иглы так задиристо и жизнерадостно покалывают?

С удивительной естественностью, взаимопереливаясь, соединяются в стихах Веры Полозковой сладость и боль:

«Словно догадка / Вздрогнет невольно – / Как же мне сладко. / Как же мне больно. // Как лихорадка – /Тайно, подпольно – / Больно и сладко, / Сладко и больно, // Бритвенно, гладко, / Хватит, довольно – / Больно и сладко, / Сладко и больно. // Мертвая хватка. / К стенке. Двуствольно. / Было так сладко. / Стало / Так / Больно…»

Эта почти воздушная и такая невыносимая по тяжести песенка метафорически накладывается на рассказ о любой несчастной любви.

В стихах у Веры налицо все слагаемые настоящей поэзии: обнаженная искренность, дар сочувствия, языковая свобода. По ее словам, для многих любовь – это обувь, которую выбирают по ноге, чтобы не «жала», а она предпочитает «босоту» души, хотя мало ли обо что можно пораниться. Она не боится говорить о себе с обезоруживающей смелостью, не скрывая свою самобеспощадность, порой переходящую в невыносимую некомфортность для мужчин, привыкших к гейшеству жен и любовниц. Ее характер – это сплошные острые углы, а не прельщающая овальность отношений.

Сёстры спрашивают о личном
Светским шёпотом Их сиятельств –
Я влюбляюсь всегда с поличным.
Без смягчающих обстоятельств.

Фразы верхом, а взгляды низом.
Трусость клопиков-кровопийц.

Я влюбляюсь всегда с цинизмом
Многократных самоубийц.

Такую, как она, не привыкшую к узде, которая рвет губы, созданные для поцелуев, не испугаешь наказаньем за своенравность. Она даже не свое многопомнящее сердце отдает любимым, а каждый раз новорожденное. Она разрубала связи с маху, а порой еще и с улыбочкой. И уже сочинила для себя и недолгих ухаживателей такой расставательный диалог:

Лооооось! У нас с тобою что-то не срослооооось!
Рыыыыысь! У нас с тобой всё было зашибииись!

И ни о чем не жалела.

Стиснув до белизны кулаки,
Я не чувствую боли.
Я играю лишь главные роли –
Пусть они не всегда велики…

Боль ее не пугает, но не от болелюбья, а как первый признак любви.

В свежих ранах крупинки соли.
Ночью снятся колосья ржи.
Никогда не боялась боли –
Только лжи.

А потеря любимых кажется жестокой закономерностью:

Никогда не случится «нас»
Как единства местоимений,
Только горсточка сожалений. –
Всё закончилось. Свет погас.

Сейчас Вере двадцать семь, и она уже самый знаменитый поэт Интернета – ее главной сцены, хотя она и до других сцен ненасытна, как и они до нее. Вот уж кто не смог бы повторить слова Бориса Пастернака: «Тишина, ты – лучшее Из всего, что слышал». А ведь и он, несмотря на это заявление, блистательно оркестровал свою поэзию и не уклонялся от чтения вслух. Недавний сборник стихов Веры Полозковой «Осточерчение» по продажам в Москве встал рядом с бестселлерами прозы, чего не случалось со времен шестидесятников, обойдя даже «Письма счастья» Дмитрия Быкова. А это лучшая сейчас стихотворная книга, где, превалируя над сатирой, сошлись несколько десятков гениальных, нежно мучительных стихотворений о любви и нестареющие лирико-эпические шедевры «Ночные электрички» и «Сон о Гоморре».

Ироничная наблюдательность – хорошее лекарство от опасных иллюзий. Лишь бы оно не превращалось в лекарство от надежд. Слава Богу, ты, Дима, ошибся в своем предсказании середины 90-х годов: «В холодном мире новом Царит безвременье, молчит осенний свет, А ты, измученный, лицом к лицу со словом Один останешься за всех держать ответ». Когда писались эти стихи, маленькая девочка Вера Полозкова, одержимая рифмами, уже царапала перышком бумагу. И я искренне рад, что, вопреки предсказаниям невеселого поэтического будущего, она не только пробилась в печать, но и оживила мощный жанр мелодекламации, переливая слова в звуки, а звуки в слова. Мелодекламация была популярна в Серебряном веке и возродилась после войны, особенно с возвращением Александра Вертинского, получитавшего-полупевшего, когда ему замечательно аккомпанировали не только руки пианиста Михаила Брохеса, но и собственные балетно танцующие руки.

В юности я был потрясен исполнительской манерой красавца Всеволода Аксенова в концертной постановке «Пера Гюнта» Генрика Ибсена под музыку Эдварда Грига. На одном из этих спектаклей (а я был на них на всех) Всеволод Николаевич на бис неожиданно для меня прочел мое стихотворение «Окно выходит в белые деревья…», подсказав, как его надо читать. Впоследствии я стал выступать с музыкальным сопровождением и в России, и за границей. Белла Ахмадулина несколько раз читала под музыку – однажды это был по тем временам фантасмагорический концерт, в его финале с потолка начали спускаться воздушные шары, и она выглядела как волшебница. Но всё это было от случая к случаю. А Вера Полозкова поставила музыкальную мелодекламацию на профессиональную основу, перемешивая чтение с песнями и джазовыми импровизациями великолепных музыкантов, тонко чувствующих ее возможности, как и она тонко, а временами взаимовлюбчиво чувствует их. Я бы только предостерег от заигрывания даже эпизодического с нарочитым сквернословием. Не кажется ли вам, Вера, что мат в женских устах стал скучным анахронизмом? И вам это не идет.

Выпустив первую книгу в 15 лет, она еще была поэтессой, но упрямо, закусив губы, шла к тому, чтобы стать поэтом. Она много читала и поняла, что учиться надо не у какого-то одного поэта, а сразу у всех. В ее стихах вы услышите Маяковского (кстати, как и в стихах Иосифа Бродского, о чем не принято говорить):

Доктор, как хорошо, что Вы появились.
Доктор, а я волнуюсь, куда ж Вы делись.
Доктор, такое чувство, что кто-то вылез
И по лицу сползает из слёзных желез.

А вот и Марина Цветаева, самая близкая родня Полозковой, а вовсе не Бродский, как ей кажется:

Жаль. Безжизненно, безнадёжно.
Сжато, сожрано рыжей ржой.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Но всё равно она молодец, что знает и Бродского на зубок.

А тут уже только сама Полозкова, и никто больше:

Примерять степенность взглядом через плечо –
А в итоге жаться, ёрзая и дерзя.
В себя жутко верится – яро так, горячо –
С резолюцией вечной: «Девочка, так нельзя».

Несколько лет назад Дмитрий Быков с перехлестом отметил, что у Полозковой «темперамента больше, чем ума», да и «версификация у нее зачастую опережает ум», но «огромный и очевидный талант» обещает, что «от этой девушки во многом зависит, куда история нашей поэзии повернет вообще». Хотелось бы, чтобы в этом прогнозе Дима не ошибся.

Ее успех раздражает многих – и актеров, и поэтов. Говорят с нескрываемым злорадством, что у нее не все стихи равноценны. Простите, а у кого они равноценны? Даже у великого Блока были явные срывы вкуса, а Маяковский выжил как великий поэт благодаря первому тому и отрывкам из незаконченной поэмы в конце. А еще огромные концертные успехи сопровождаются язвительными анонимными выплесками в Интернете. Но это обычный налог на успех.

А сила ее воздействия на слушателей такова, что ответно прибавляет сил.

Не окрыляет. Не властвует. Не влечёт.
Выброшено. Развеяно у обочин.
Взгляд отрешён или попросту обесточен.
Официант, принесите мне гамбургский счёт.

Все эпилоги – ложь. Все дороги – прах.
Бог одинок и, похоже, серьёзно болен.
Город отчаялся, и со своих колоколен
Он распевает гимн об иных мирах.

Воинам грехи отпущены наперёд.
Им не увидеть больше родимой Спарты.
Я отдала долги. Я открыла карты.
И потому меня больше никто не ждёт.

У Полозковой есть гордость, но есть и самоирония. Такое сочетание идеально. Надо совершенствоваться и дальше, но главное произошло – превращение поэтессы в поэта состоялось.



Счастье

<...> Предостереженья «ты плохо кончишь» – сплошь клоунада.
Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.
Не насильственной смерти бояться надо,
А насильственной жизни – оно страшнее.
Потому что счастья не заработаешь, как ни майся,
Потому что счастье – тамтам ямайца,
Счастье, не ломайся во мне,
Вздымайся,
Не унимайся,
Разве выживу в этой дьявольской тишине я;

Потому что счастье не интервал – кварта, квинта, секста,
Не зависит от места бегства, состава теста,
Счастье – это когда запнулся в начале текста,
А тебе подсказывают из зала.

Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика – а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» – а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку всё уже
Доказала.
15 декабря 2007

* * *

Взрослые – это нелюбознательные когда.
Переработанная руда.
Это не я глупа-молода-горда,
Это вы
не даете себе труда.

Назидательность легкая, ну, презрительная ленца.
Это не я напыщенная овца,
Это вас ломает дочитывать
до конца.

Потому что я реагент, вызываю жжение.
Напряжение,
Легкое кожное раздражение;
Я свидетельство вашего поражения,
вашей нарастающей пустоты.

Если она говорит – а кому-то плачется,
Легче сразу крикнуть, что плагиатчица,
Чем представить, что просто живей,
чем ты.

Я-то что, я себе взрослею да перелиниваю.
Заполняю пустую головку глиняную,
И всё гну свою линию,
гну свою линию,
металлическую дугу.

Я же вовсе не про хотеться да обжиматься,
Абсолютно не про кокетство, не про жеманство,
Не про самоедство, не про шаманство –
Даже видеть этого не могу.

Я занимаюсь рифмованным джиу-джитсу.
Я ношу мужские парфюмы, мужские майки, мужские джинсы,
И похоже, что никому со мной не ужиться,
Мне и так-то много себя самой.

Потому что врагам простые ребята скальды
На любом расстоянии от кости отделяют скальпы,
Так что ты себя там не распускал бы,
Чтобы мне тут сниться, хороший мой.
24 декабря 2007



* * *

Как от чувства полостного
полоснувшего ножа,
ощутила Полозкова
боль смертельную, дрожа.

И в себе ей стало тесно,
и открылось вдруг для нас,
что в поэта поэтесса
превращается сейчас.
Евгений ЕВТУШЕНКО

"