Хроника одного безумия

Наголо обритый человек сидит, уткнувшись в стену желтой комнаты со странными асимметричными нишами и окнами в самых неожиданных местах. Сергей Бархин сделал «желтый дом», в котором пребывает Поприщин, проницаемым и непрочным. Из его углов и щелей то раздаются девичьи голоса, то выпархивают феи в балетных пачках, то, тяжеловесно ступая, появляется грузный мужик тоже в балетной пачке и метлой в руке. Понятно, что все это только призраки, осаждающие больное сознание Поприщина. Они даже менее реальны, чем вырезанные картинки из гламурных журналов. Поприщин – Алексей Девотченко аккуратно прикалывает на стену над кушеткой фотографии: Алла Пугачева, Филипп Киркоров, Дмитрий Медведев, Максим Галкин, а поверх – грудастая модель из журнала Playboy.

Лексика Гоголя и звездные рожи из сегодняшних выпусков «Новостей», показанные встык, дают странные рефлексы. «Безумный мир» большого глянца и тихое сумасшествие гоголевского маленького человека существуют в каких-то параллельных вселенных, не желая соприкасаться. Гоголевский мир хранит свою герметичность, не желая впускать в себя никаких «любимых мыслей» режиссера Камы Гинкаса. Самый неподатливый русский писатель и самый упрямый современный режиссер ведут диалог, часто срываясь в прямую полемику.

Гоголевский герой – закупоренный в самом себе, как в одиночной камере маленький человек пытается найти выходы-лазейки в мир. Герой Гинкаса, напротив, всегда стремится спрятаться от мира, схорониться от него. И писатель, и режиссер сходятся на ощущении недружелюбности окружающего пространства, его латентной враждебности.

Начальник отделения его ненавидит, лакеи не подают пальто, на улице из всех лавок Мещанской разит капустой. Шинель пообносилась, да и фасон устарел, поэтому, встретив на улице хорошенькую дочку директора департамента, надо прятать лицо… А внутри растет и ширится протест: я ничем не хуже прочих, достатков только нет! На разные интонации, в разных контекстах герой пробует на вкус слово «дворянин». «Я разве из каких-нибудь разночинцев, из портных или из унтер-офицерских детей? Я дворянин».

Кама Гинкас и Алексей Девотченко наглядно показывают, как из чувства собственной приниженности рождается жажда самоутверждения, как комплекс неполноценности тесно сплетается с комплексом превосходства. Когда человек ищет опоры не в собственных достоинствах, а в утверждении своей принадлежности к чему-либо. К сословию (я – дворянин!), к конфессии (я – православный!), к национальности (я – русский!). И где-то рядом следующий шаг: «В Испании есть король. Он отыскался. Этот король – я».

Поразительно умный артист Алексей Девотченко вполне убедительно может сыграть персонажа, который рекомендует себя: «Я – гений» (его он играл у Валерия Фокина в «Живом трупе»). Может быть органичным в гротескном философе-Шуте у Льва Додина в «Короле Лире». Но играть простодушно-глупого человека у него решительно не получается. За всеми глуповатыми эскападами Поприщина ощутима издевательская усмешка, готовый высунуться в дразнилке острый язык: что, поверили? А это я нарочно всякий вздор болтаю. Сумасшествие кажется маскхалатом, который помогает пробраться в области, иначе недоступные.

Поприщин рвет газеты и вычитывает из них письма собачки Меджи своей подружке Фидель: новости о пуске газопровода в Сибири мешаются с рассуждениями о том, что кости вкусны только от дичи, да и то если из них никто не высосал мозг… Он сжимается в комочек от боли, узнав о том, что дочка начальника отделения над ним смеется, и без паузы переходит на хамские блатные интонации: ну че, не ожидали, я вам! Двухчасовой марафон спектакля Алексей Девотченко проводит практически без передышек и пауз. Мастерски меняя дистанцию и по отношению к залу и по отношению к тексту, и по отношению к своему персонажу.

К финалу он похож на боксера после изматывающего поединка: серое лицо, катящийся градом пот... Самые часто цитируемые, разошедшиеся на фразы, финальные куски текста («луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается» или «у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями»), произносятся голосом, севшим от усталости.

С железным ошейником, прикованный цепью к кольцу в стене, Поприщин забивается в узкую нишу, точно в гроб, взывая к последнему прибежищу: «Матушка! пожалей о своем больном дитятке!» Он пытается перекричать медиашум, заглушить навязчивую нарезку из новостных программ с подиумов, из мира шоу-бизнеса, из криминальной хроники, которую Гинкас дает крупным планом и на полной громкости прямо по стенам желтого дома… Напрягая последние силы, он кричит нам – всему миру последнее потрясающее открытие (шедевр авторской иронии): «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?»