Рождение человека

Входя в зрительный зал «Таганки» на «Преступление и наказание», поставленное Юрием Любимовым, зрители натыкались на два женских трупа: одно тело лежало на полу, второе сползло по стене. На лица были наброшены окровавленные полотенца. В спектакле Драматического театра Каунаса зарубленные старуха-процентщица и сестра ее Елизавета (похожие на огромные куклы-муляжи) присутствуют на правах наблюдателей практически в течение всего спектакля. Зрители рассажены на сцене, действие происходит на расстоянии вытянутой руки, а в глубине видны кресла обычного зрительного зала, ставшего местом обитания покойников. Мармеладов-отец, Катерина Ивановна, Свидригайлов – один за другим пополняют ряды «наблюдающих». И становится не по себе от этих сосредоточенных лиц, разглядывающих не только исполнителей на сцене, но и вас, сидящих в зрительских рядах.

Гинтарас Варнас придвигает действие к нам вплотную. Можно рассмотреть нитки, свисающие с ободранного пиджака Раскольникова (Гитис Иванаускас), сумасшедшие глаза глядят в упор на первые ряды. А на опускающемся экране увеличенное лицо актера можно рассмотреть в мельчайших подробностях: дрожание губ, конвульсия щек, вздутые жилы на руке, роняющей стакан с чаем. Раскольников рассмотрен здесь под увеличительным стеклом. И одной из главных и самых отталкивающих черт становится его самопоглощенность. Этот Раскольников видит только себя и занят только собой, вплоть до того, что, искренне страдая, он еще и красуется этим страданием: вот он какой я! Варнас курсивом выделил в «Преступлении и наказании» идеи, которые Достоевский будет развивать в своем «Подростке», где писатель угадает один из важнейших типов русской жизни: вечного подростка, целиком поглощенного собственным выдуманным миром, славного и противного, легко кидающегося из одной крайности в другую.

Самопоглощенность в той или иной мере свойственна всем персонажам этого спектакля: и женщинам семьи Раскольникова, и Катерине Ивановне, и Порфирию Петровичу, даже Соня больше прислушивается к себе, чем реагирует на собеседника. Только «сойдя со сцены» в прямом смысле этого слова герои обретают способность видеть других, видеть их боль, их слезы, их страдания. Путь страдания становится путем взросления. Из подростка Раскольникова в муках почти родовых рождается человек.

В спектакле Гинтараса Варнаса ощутимы твердые нравственные основы постановщика. И этот собственный нравственный пафос, кажется, именно в Достоевском особенно необходим (кинуть в публику нечто вроде нравственного масштаба, добраться через роман до публичной проповеди всегда было заветной целью Федора Михайловича).

Один из наиболее редких видов фитнеса, которым занимаются наши сограждане, – фитнес для мозгов. Как показывает опыт каунасской публики, серьезность уровня разговора, предложенного театром, облагораживает публику. Зрители готовы не заметить ни избыток пафоса и напора, ни некоторое однообразие исполнительских средств. Строгий, умный, соразмерный спектакль Гинтараса Варнаса вызывает уважение и... немного зависти. Особенно, если вспомнить хотя бы наше недавнее сериальное мыло по тому же роману.