Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский

– Михаил Борисович, в начале века с вашей подачи появилась идеология экспансии Эрмитажа, его центры открылись в Амстердаме, Лас-Вегасе, Казани, Выборге. Почему потом все застопорилось?

– У нас до сих пор жив советский подход: если кто-то что-то сделал, то это нужно сделать всем. Когда мы открывали центр в Казани, нас спрашивали, почему именно там? Казань – это единственное место, где такое можно было реализовать. Эрмитажный центр – штучный товар, который делается на определенный срок, требует больших финансовых затрат от принимающей стороны. Такой центр требует и серьезного внимания руководства региона – он не может быть создан ради галочки в отчете чиновника местного отдела культуры. Потом, необходимо внимание публики, которая будет ходить на выставки, лекции. Поэтому когда мне говорят: «Давайте сделаем центр там-то или там-то», я отвечаю: «Для начала давайте сделаем выставку и посмотрим». Потом оказывается, что нет денег даже на выставку. Особенно, когда заходит речь о страховках. Хотя в прошлом году у нас было десять выставок в России, и еще в одиннадцати российских выставках мы участвовали. В Выборге было огромное желание у местных властей, мы довольно долго готовили там центр. Сейчас там проходит вторая выставка. В Выборге получилась такая же схема, как в Амстердаме и Казани: есть большой интерес, гарантии, что центр будет существовать долгий срок. Пока мы в России не видим других мест для появления новых Эрмитажных центров. Но есть варианты. В музее Великого Новгорода часть залов условно называются «эрмитажные». Раз в полтора года мы делаем выставки в Калининграде. Открытие центра – дело затратное, и партнер должен быть надежный.

– Получается, что большинство местных властей не очень надежные партнеры?

– Пока дело не доходит до денег, они все надежные. Поэтому мы всех проверяем. Как правило, уже одна выставка показывает, кто может, а кто нет. Сделать выставку сегодня довольно сложно. Это в советское время было:сказали привезти – привезли. А сейчас мы задаем двести вопросов принимающей стороне – по температурному климату, гарантиям, транспортировке, страховке. Что касается выставок у нас, то многое изменилось. Они требуют громадных расходов, и большая часть уходит на страховку. Сегодня рыночная экономика, и все надо страховать. В России нет гарантий государства, которые заменяли бы страховку. Во всем мире есть, а у нас нет. Например, мы принимаем государственные гарантии Франции, Англии, Италии, других стран. Это дает возможность не тратить деньги на страховые компании. На выставке Пикассо страховка составила миллион долларов, примерно столько же Прадо. Для этих выставок были заключены межгосударственные соглашения, они принимаются только на один раз. На другие выставки нужно искать деньги на коммерческое страхование. Когда мы предлагаем создать у нас систему государственных гарантий, в Минфине отвечают: «Выставка – коммерческое предприятие. Значит, и страховка должна быть коммерческой». А выставка вовсе не коммерческое предприятие – она не приносит доходов. Минфин понять можно – работает лобби страховых компаний. Мы предлагали и другие схемы Министерству культуры. Кстати, система гарантий должна существовать и для выставок, которые едут по России, потому что на них тоже требуется коммерческое страхование. Такие проблемы возникают каждый раз. С Казанью их нет, гарантии дает правительство республики. Выставка из Эрмитажа должна была ехать в Саратов. Согласно 94-му федеральному закону, на страхование нужно проводить тендер. В местной газете читаем: в Саратов едет выставка из Эрмитажа. Общая сумма страховки такая-то. Вещей из золота столько-то. Вещей из серебра столько-то. Перевозка наземным транспортом. Как вам это нравится? Мы были в ужасе. В итоге пришлось усиливать охрану. Вот вам 94-й закон в действии.

– Говорят, сегодня музеям нужны, скорее, руководители-менеджеры, а не ученые. Как вам удается совмещать в себе функции и ученого, и менеджера?

– Не нужно назначать менеджеров руководить музеями. В музее должны работать ученые. Но надо выбирать тех, которые умели бы организовывать работу. Например, большой опыт в этом дает участие в археологических раскопках. Те, кто организовывали такие экспедиции, умеют не только находить деньги, но и потратить их с умом, и отчитываться за них. Мнение, что менеджеры – такая профессия, с которой человек может работать где угодно, – не совсем верное. Мы уже это проходили в прежние времена. Тогда считалось, что тот, кто умеет руководить людьми (партийный работник), сможет руководить чем угодно – хоть заводом, хоть музеем. Некоторая логика тут есть, но нужно понимать особенности сферы культуры. В культуре нельзя делать некоторые вещи, даже если в книжках по менеджменту написано, что это правильно. Правила менеджмента относятся к миру экономики, где есть критерий прибыли. В культуре нельзя делать какие-то шаги ради прибыли, потому что задача учреждения культуры другая – собирать культурное наследие и сохранять его. Спасибо вам за комплимент, но я не знаю рецепт, как ученый может руководить музеем. У меня есть опыт участия в археологических экспедициях. Приходится во все вникать, все знать, какие-то дела передаю другим людям, но решение всегда принимает директор.

– Если я правильно понял, то вы можете принять решение даже в ущерб финансовой выгоде?

– Безусловно. Поэтому мне и не нравится 94-й закон. Не все, что дешево, надо покупать. Конечно, серьезного ущерба я не допускаю. Хотя у нас есть понятие «упущенная выгода». Например, спрашивают: «Почему вы повезли выставку в Метрополитен-музей и не взяли с них компенсацию? Вы же могли повезти эту выставку в такую-то, к примеру, японскую деревню, где вам могли бы заплатить миллион долларов компенсации». Приходится объяснять, что мы обмениваемся с Метрополитен-музеем – даем им свои экспонаты на выставку и не берем никакой компенсации, потому что они дают нам свои экспонаты и не берут с нас никакой компенсации.

– Правда, что история с исчезновениями экспонатов в Эрмитаже, которая несколько лет назад остро обсуждалась в СМИ, имела некую двойную подоплеку?

– История темная. Есть большое рейдерское движение на Эрмитаж и музеи вообще. Сначала нам предлагали сотрудничество какие-то СП: «Будем продавать билеты, буклеты, издавать книги, тра-та-та». Им очень хотелось распоряжаться выставками и музейными вещами. Мы сразу отклонили подобные предложения, после чего были столкновения.

– В чем они заключались?

– Сначала – разговоры на повышенных тонах. Потом появились другие способы захватить музеи – проверки. Липовые, заказные, конечно. У нас была проверка под видом серьезного учреждения, она должна была «выявить» кражу. На самом деле никакой кражи не было, и мы это доказали. Видимо, получилось так: не хотите такую «кражу», получите настоящую. Так в Эрмитаже появился человек, который крал. Но я не верю, чтобы один человек смог вынести из нашего музея более двухсот разных вещей. Конечно, хранителей проверяют не каждый раз, но все-таки проверяют. И уж ни за что не поверю, чтобы хранитель сдавал украденное в ломбард за копейки. Да еще при этом хранил квитанции. В этой истории много вопросов. Думаю, что скоро мы докопаемся до истинных причин, потому что продолжаем следить за расследованием. С другой стороны, после этих событий был настоящий информационный взрыв в СМИ, похожий на наезд. Я все-таки думаю, что это был заказ, направленный против Эрмитажа. Потому что у нас в стране осталось два неприватизированных учреждения культуры – музейный фонд и имущество Академии наук – все остальное уже в третий раз меняет владельцев. У некоторых есть странное представление о музеях, дескать, там лежат несметные сокровища. И кому-то очень хочется распоряжаться ими. Таких людей много.

– Читал, что вы каждый день начинаете с обхода всего музея…

– Обход делаю, но не всего Эрмитажа – на это нужно несколько часов. Утро начинаю с доклада службы безопасности о том, что произошло за ночь.

– Бывает, что хочется задержаться у картин?

– Во время обхода – нет. Чаще замечаю трещины на них или что картина не так висит.

– У вас столько почетных званий и обязанностей. Какие из них ближе всего?

– Давать интервью (смеется). Если серьезно, то почетные звания даются мне за работу. Я постоянно работаю, моя специальность – арабист, поэтому написание, чтение лекций и есть моя работа.

– Как арабист следите за революциями на Востоке?

– Естественно.

– Насколько последствия этих столкновений могут сказаться на России?

– Для России они дали несколько уроков. Первый: не надо устраивать митинги там, где музей. Второй: надо давать людям отдушину в виде митингов. У египтян митинги – часть культуры. Это было и когда я учился в Каире при Насере. В последнее время эту отдушину закупорили, в итоге прорвало… Что касается России, то в отличие от прежних времен никаких имперских интересов у нас там нет. Думаю, правильно, что Россия сдержанно ведет себя в отношении этих событий.