Актер Петр Семак:

– Гастроли МДТ в Москве прошли с большим успехом. Но, должно быть, трудно всегда соответствовать уровню зрительских ожиданий?

– Ажиотаж повышенных ожиданий, конечно, сильно действует на театр. Но он же и сильно прессингует. Когда от тебя ждут только чуда, и на меньшее не согласны, – это очень тяжело. Изо дня в день выдавать на гора чудо. Может, поэтому я люблю неискушенных зрителей. Зрителей, которые приходят в театр, не очень зная, что их ждет. Я помню, как мы играли «Братьев и сестер» в Сургуте. Я стоял перед спектаклем, курил, а мимо меня шли зрители. Идет пара: жена впереди, муж сзади. И он все бубнит и бубнит: «Что ты меня потянула сюда, я бы лучше пивка с друзьями попил!» Она огрызается: «Это концерт из Питера приехал. Столичные штучки!» Я слегка похолодел. Они, оказывается, ждут концерта! Вышел в перерыве. Идут мужики, зареванные. Ни один человек не ушел с шестичасового спектакля. И они такие слова нашли, такими глазами смотрели после нашего «концерта»… Это дорогого стоит. Помню, как в Израиле меня за столиком обслуживала официантка, мы разговорились – оказалось, русская, тоскует, скучает. Я ее позвал на «Дядю Ваню». Ни о нашем театре она не знала, ни фамилию «Додин», ни даже фамилию «Чехов» не слышала. Сказала, что возьмет с собой маму. Маме под семьдесят, в театре она не была ни разу в своей жизни. И вот после «Дяди Вани» они ко мне подходят. Мама родная! Какое у этой матери было лицо. Незабываемое!

– Вы много ездите по миру: Америка, Япония... Европа – просто дом родной. Но иногда и от вас, и от ваших коллег, и от вашего режиссера я слышу: «Москва – для нас особый город»…

– Правда. Особый. Как там у Чехова: «В Москву, в Москву». Любим этот город, и всегда чувствуем какую-то особую вибрацию в зрительном зале. Хотя график в Москве всегда какой-то особенно безумный. Помню, как в один из прошлых больших приездов мы играли шестичасовых «Братьев и сестер», а на следующий день – девятичасовых «Бесов». Мишку Пряслина я в «Братьях» отыграл… А вот вышел в Ставрогине и понял, что сил играть нет. Дай Бог достоять на сцене и произнести все слова…

– В этот раз из-за несчастья с вашим коллегой по сцене Сергеем Власовым, которого накануне гастролей серьезно избили в Питере, вам пришлось между «Братьями и сестрами» и «Бесами» еще съездить в Красноярск и ввестись на главную мужскую роль в «Московский хор»…

– А что делать? Власов, когда приехал, и мы посмотрели на его глаз, то вообще обсуждалось – не снять ли «Бесов» с московских гастролей…

– Но он героически отыграл Шатова в спектакле, хотя «скорая помощь» и дежурила на служебном все 9 часов…

– Но полет в Красноярск ему врачи запретили. Так что после спектакля меня вызвал Лев Абрамович Додин и сказал: «Петя, ситуация безвыходная. Надо лететь и сыграть в «Московском хоре». И – хорошо сыграть! Я полетел. Три дня не спал. У меня и раньше были срочные вводы. Но тут роль огромная. Мизансцены сложные. Хорошо – партнеры помогали… Как играл – не знаю, говорят, хорошо. На семь килограммов похудел за эти три дня. Вернулся – «Братья и сестры»…

– С годами играть становится легче? Все-таки опыт... Или тяжелее? Растет ответственность?

– Мне кажется, что собственно настоящий артист начинается после сорока. Уходит лишняя энергия. Тебе уже не надо никому и ничего доказывать. Ты уже знаешь не только «про что» будешь играть, но и «как» надо играть. Все как-то балансируется: уже есть опыт, но еще есть силы… Уже есть роли за плечами, но играть еще не надоело.

– Артистом «национального значения» вас назвали уже лет 15 назад. Две Госпремии, премия «Золотая маска» и так далее. Вот теперь – премия Станиславского. Как вы относитесь к этим знакам признания? Равнодушно? Радуетесь? Или просто привыкли?

– Не могу сказать, что сильно избалован наградами, хотя вроде и не обделен. Но всегда радуешься, когда тебе говорят хорошие слова. Когда люди, которых ты уважаешь, считают тебя достойным премии. Премия Станиславского – особая для артистов. Потому что Станиславский – особое имя для русского театра. Особый человек. В жюри входят такие театральные мастера высокой пробы, как Марк Захаров, как Олег Табаков. Табакова я вообще считаю одним из своих учителей. Из недолгой моей московской пробы я вынес огромное уважение к этому удивительному и очень хорошему человеку и уникальному профессионалу.

– Не жалеете, что в Москве не сложилось?

– Не могло сложиться. Актер – он как дерево. Связан со своей почвой, переплетен корнями со своими партнерами, живет, пока связан со своим режиссером. А наш театр МДТ – в этом смысле вообще особое образование. Мы уже тридцать лет вместе (если считать годы учебы), а все не надоедим друг другу…

– Считается, что художественный организм живет 10–15 лет. А вы – вон сколько отмахали…

– У нас были разные периоды. Схождений-расхождений-охлаждений. Но, мне кажется, мы как-то чудом перелетели через эту пропасть распада. Может, благодаря мудрости Додина. Может, потому что у нас собралась команда каких-то очень хороших людей. Театр – жестокое дело, но заниматься им должны хорошие люди, которые помогают друг другу.

Справка «НИ»