Шум за сценой

Сюжетное сходство пьес Ануя и Чехова лежит на поверхности. И тут, и там – знаменитая актриса и нерадивая мать, бунтующий сын без определенного места в жизни, юная девушка, грезящая о сцене и готовая ради нее претерпеть любые невзгоды. Но Ануй реально сочиняет историю в комедийном ключе, пусть и достаточно саркастичную. «Чайку» же, несмотря на то что Чехов назвал ее комедией, весело сыграть невозможно. А вот синтез этих двух историй все равно напоминает попытку сесть на два стула одновременно. Они разъезжаются, и в результате комические эпизоды порой становятся несмешными, а излишний драматизм, наоборот, вызывает улыбку.

Впрочем, все это и есть театр, который, несмотря на давно установившиеся законы и правила, продолжает искать себя. В сценографии Ларисы Ломакиной он даже возводится в квадрат. Два алых бархатных занавеса: один открывает пространство авансцены для эпизодов «из жизни», другой скрывает подмостки, где и мадам Александра (Вера Бабичева), и Коломба (Алена Ибрагимова), и премьер труппы Дюбарта (Геннадий Сайфуллин), и все прочие комедианты чувствуют себя в своей тарелке, отринув жизненные неурядицы. Есть у этой труппы и свой драматург по имени Эмиль Робине, «наш дорогой Поэт» (Егор Сачков) – он явно не Чехов и даже не Ануй. Зато с каким упоением бесконечно декламирует слово «луна» из начальной строчки своей пьесы и готов тут же перевести все слова в материальный эквивалент гонорара.

А потому эпизоды не театральные, но жизненные получились в спектакле Сергея Голомазова куда интереснее, несмотря даже на упомянутый избыточный драматизм. Мадам Александру здесь вряд ли можно счесть великой актрисой, но вот женщина она весьма интересная. Со своими тайнами, болью и жизненными драмами, которые надежно скрыты под маской преуспевающей примы, но нет-нет, да и вырвутся наружу.

Дмитрий Сердюк, сыгравший скорее мятежного Костю Треплева, нежели не столь темпераментного ануевского Жюльена, продемонстрировал задатки превосходного актера. И даже жаль его юную супругу Коломбу, не оценившую столь «горячего сердца». Но что поделать, юность слепа, а дефилировать в модном «весеннем костюме» с шиншилловой опушкой и нежиться в лучах софитов куда увлекательнее, чем слушать нравоучения мужа.

И все-таки кажется, что театральные законы и живой контакт со зрительным залом очень скоро все расставят в этой «Коломбе» по своим местам. Небольшие излишества сойдут на нет, а комедийность восстановится в своих правах. Иначе и быть не может, ведь спектакль этот живой, а жизнь, как известно, всегда берет свое. Без всяких компромиссов.