Симптомы мастерства

По твердому убеждению Камы Гинкаса, зрителю в театре ни в коем случае не должно быть комфортно. Развалившиеся самодовольные люди, снисходительно наблюдающие за усилиями актеров их развлечь, – его постоянный кошмар, навязчивая галлюцинация. В одном из интервью мастер театральных провокаций даже признался, что ему всегда хотелось, чтобы зритель на его спектакле «чувствовал себя, как в гинекологическом кресле».

Не уверена, что на «Ноктюрне» зритель ощущает себя, «как в гинекологическом кресле», но вот в зубоврачебном – временами уж точно… Скрежет бормашины, застывшее время и где-то внутри предощущение какой-то невозможной боли, которая, к счастью, так и не наступает. «Пятнадцать лет назад я убил свою сестру», – звучит первая реплика спектакля. Дальше ужасы идут по нарастающей. Не только убил, но и обезглавил, наехав на своем недавно купленном поддержанном автомобиле: тело восьмилетней девочки в белом платьице в цветочек осталось лежать на дороге, а голова откатилась к соседской калитке. После пережитой трагедии мать семейства начинает подозревать, что это был не нечастный случай, а ее крошка-дочь сознательно покончила с собой (бывают дети, от рождения склонные к суициду). Папа, мучаясь виной, что именно он купил машину с неисправными тормозами, пытается застрелить сына из револьвера. В результате сын сбегает из дома, работает в магазине, становится писателем-графоманом (пьеса идет как бы от его лица) и в своем романе рассказывает об убийстве сестры. Он не умеет общаться с людьми, и к тому же пережитый шок превратил его в импотента. Мама сходит с ума, и ее помещают в соответствующее учреждение. Папа умирает от самой мучительной и страшной формы рака. В общем, нагнетание кошмаров идет, как в детской страшилке. Даже простой пересказ вызывает в слушателе что-то вроде нервного смешка.

Кама Гинкас отнесся к пьесе Адама Раппа со всей предельной серьезностью. Прекрасные тренированные тюзовские артисты – Игорь Гордин (Сын), Андрей Бронников (Отец), Оксана Лагутина (Мать), Анна Стебунова (Дочь), Илона Борисова (Рыжая девушка) достоверно и невыносимо страдают на расстоянии вытянутой руки, заглядывают зрителям в глаза, делясь своей душевной мукой. Роль оторванной головы исполняет арбуз. По нему вначале бьют битой, он истекает красной жидкостью, а потом катится по паркету театрального фойе, оставляя за собой мокрый след. Больного отца вывозят на настоящей больничной каталке, присоединенного к каким-то бутылкам с физраствором. Отвратительный запах рвоты, испражнений и химии, – кажется, единственное, что режиссер не стал воспроизводить в своем «Ноктюрне».

Когда-то критики Художественного театра заметили, что «глубинное бурение» текста, дававшее поразительные результаты, когда театр обращался к Чехову, Толстому, Достоевскому и Тургеневу, было абсолютно противопоказано «проходным» пьескам. Тонкая пленка текста не выдерживала мощного художественного напора. С Камой Гинкасом – похожая история. Режиссер, изумительно оснащенный, как скалолаз, взбирается на кручи текстов Ибсена и Достоевского. Голова кружится на его «Гедде Габлер» от виртуозной свободы его контакта с одним из самых тяжелых театральных авторов ХХ века. В случае с «Ноктюрном» он похож на скалолаза в полном боевом снаряжении, штурмующего кочку. Популярный автор Америки и Европы, увы, оказывается материей слишком легковесной для режиссера-динозавра (динозавром себя назвал сам Кама Миронович с полным на то основанием).

В конце концов, у нас даже в пределах МКАД так много исполнителей, у которых со сцены понятно одно слово из трех (в пьесе, где на каждое существительное минимум четыре эпитета, некоторая невнятица донесения была бы очень кстати). Есть режиссеры (и их легион), не владеющие никакой интонацией, кроме стеба, который тут так и просится. Наконец, есть множество актеров, которые даже не говорят, что их герой импотент, но это и так понятно. Говоря коротко: плохих постановщиков для пьес средней руки у нас много, а Кама Гинкас у нас только один. И не царское это дело – ноктюрны, страшилки, выворачивание кишок и нагнетание жути…