Девушка с характером

После нескольких балетных экспериментов, посвященных автобиографическим особенностям автора (вживание испанского хореографа в русскую жизнь), Дуато в Петербурге вернулся к своим средиземноморским корням. Убедительность «Ромео» была куда большей, чем невнятное глубокомыслие «Прелюдии» или натужная игра с классикой в «Спящей красавице». Испанское прочтение Шекспира – большая удача хореографа и одновременно – загадка, которую нужно разгадывать. Взять хотя бы высказывания Дуато перед премьерой. Он, мол, хочет сделать так, чтобы публика почувствовала: действие и впрямь происходит в Италии, где пахнет «жасмином и апельсинами». Слова творца многие зрители, как всегда, восприняли буквально – и, посмотрев балет, пеняют постановщику: где цветущие кусты и оранжевые плоды, вообще, где достоверная панорама средневековой Вероны и прочая мгновенная узнаваемость? В общем, обманул нас Дуато. Вместо старинного колорита а-ля живопись Возрождения позволил сценографу Джаффару Чалаби ограничиться темной стеной с прорезями, из которых точечно бьет яркий эффектный свет. И любителям «реализма» не важно, что это не просто так сделано: в спектакле визуально подчеркнуто, что шекспировская история вообще-то мрачная. И у Дуато мгновения радости (света) единичны и кратки, рок губит благие намерения, а темнота (то есть смерть) ходит по пятам.

При этом «жасмин» в балете тоже есть, причем в большом количестве. Во-первых, это превосходные костюмы Ангелины Атлагич, созданные по контрасту с аскетическим дизайном сценографии. К ее платьям для горожанок и колетам для горожан не придерется ни один ревнитель театральной буквальности. А какая расцветка: бежевые, палевые, зеленовато-золотистые тона, просто осень средневековья. Но главная «жасминовая» краска спектакля – босоногий свободный танец, льющийся бравурно и без усилий. Массовые сцены поставлены превосходно. Вот начало первого действия, рынок в Вероне. Буквального изображения торгов нет, разве что пара корзин и кувшинов. Но в плотской бравурности танца чувствуется подлинно итальянская атмосфера, дух площадей, заполненных взрывным простонародьем, аура беспечных игр с подначками, открытой чувственности и темперамента, одинаково сильного и в симпатиях, и в отвращении. Пластика косвенно напоминает быструю итальянскую речь с бурной жестикуляцией. У Дуато конфликта кланов в балете нет, есть ситуация «народ Вероны против Капулетти». Хороводы горожан энергично наплывают – и рассыпаются точечными «брызгами», словно прилив в Средиземном море. Танец спесивых аристократов – ни дать ни взять предчувствие грозной бури. Поединок между Меркуцио и Тибальдом напоминает о битвах наемников-кондотьеров и старинной комедии дель арте. А нежнейшая и в то же время пряная сцена у ночного балкона, где Ромео и Джульетта объясняются в любви, пахнет ароматами итальянских садов.

Труппа Михайловского театра с честью вышла из этого нелегкого испытания. И разодетый в бархат деспотичный Капулетти-отец (Марат Шемиунов), и Тибальд, мастер меча, злодей в черном (Андрей Касьяненко), и смешливый трюкач Меркуцио (Андрей Яхнюк), и тройка Арлекинов, ставших для героев обманчивым ликом судьбы (Иван Зайцев, Марио Лабрадор и Ярослав Байбордин), не говоря уже о кордебалете. Все станцевали так, что трагедия веронских влюбленных напрямую складывалась из фирменных пластических «грубостей» хореографа. Подчеркнуто «корявая» телесность без классических украшательств, неприглаженный, откровенно горячий шарм танцев Дуато особенно хорошо удались Наталье Осиповой–Джульетте. На сцене была максималистка-подросток, озаренная внезапной, но неизбежной страстью, становящаяся женщиной в гуще тотальной беды. Решительная девушка с характером, бросающаяся в любовь, как в омут. Прелестный и легкий генератор событий, ведущий за собой рафинированного и слегка закрытого Ромео (Леонид Сарафанов), образ которого не так детально проработан хореографом. Зато Дуато поставил для главных героев впечатляюще интимные дуэты. Танцы у балкона вообще пробирают до костей: героев бросает друг к другу какая-то неведомая сила, что-то гораздо большее, чем сексуальное желание, хотя и оно весьма наглядно. В танцах среди других персонажей у Ромео и Джульетты заметны и органическое родство с земляками, и печать внутренней чужеродности городу, погрязшему в распрях. Осипова и Сарафанов, каждый по-своему, хорошо передают это двойное ощущение, хотя она, по замыслу автора, есть вознесенная над плебсом дворянская дочь, а он – как будто часть толпы, хотя и Монтекки родом. И сильно воздействует кровавый максимализм финала, когда Джульетта, настоящая муза трагедии, эмоционально опустошив себя до дна, закалывается кинжалом в темном склепе, падая на труп вечного возлюбленного.