Posted 16 декабря 2009,, 21:00

Published 16 декабря 2009,, 21:00

Modified 8 марта, 07:11

Updated 8 марта, 07:11

Актер Игорь Костолевский

Актер Игорь Костолевский

16 декабря 2009, 21:00
Дмитрий Бертман ставит по мотивам пушкинского «Моцарта и Сальери» антрепризного «Директора театра». Ставит на двух актеров – Костолевского и Филиппова, причем каждому из актеров придется играть обоих персонажей. Жанр спектакля трудно определим – в нем будут и оперные арии, и драматическое действие. Игорь КОСТОЛЕВСКИЙ

– Игорь Матвеевич, что вас заинтересовало в этом материале?

– Как это ни странно, но во второй половине жизни мое стремление учиться новому не пропало. А тут есть такая возможность, есть пластика, вокал, есть нечто другое, нежели обычный драматический спектакль. Я пока не знаю, что из этого получится, для меня много нового, так что я готов ко всему. Хотя, конечно, при всей неизвестности, встреча с драматургией Пушкина – это всегда очень интересно.

– Вас здесь не заставляли петь оперные арии?

– Нет. Жаль. Я бы спел. Другое дело, кто бы это стал слушать…

– У вас сложился крепкий дуэт с Михаилом Филипповым…

– Хороший партнер – это замечательно. Для меня принцип «Я в центре, а все по бокам» не интересен. Я – за ансамбль.

– Прослеживая ваш путь, удивляешься, как щедра была к вам судьба. В кино – Мотыль, Козаков, Тодоровский. В театре – Фоменко, Штайн, Фокин.

– Знаете, по молодости это не очень замечаешь. Попадаешь в атмосферу талантливых людей, не чувствуя, что судьба дарит тебе подарок. Какой мощи, например, был мой учитель Гончаров или режиссеры, которых вы только что назвали. Сейчас, как мне кажется, к сожалению, уходит время людей такого масштаба. Они в огромном дефиците.

– Большой был конкурс, когда вы поступали к Гончарову?

– Человек триста на место.

– Учиться было трудно?

– Нелегко. Я ушел с третьего курса строительного института, и это было спонтанным поступком, нежели продуманным. Школа Гончарова была очень жестокой, но замечательной. Мы работали по 24 часа в сутки. Гончаров, при всем его обаянии и таланте, был человеком очень жестким, мощным и часто подавлял своим темпераментом. У меня произошел некий зажим, и было время, когда я стал бояться выходить на сцену. И потом мне приходилось этот зажим преодолевать. Я благодарен Гончарову за школу, даром мне обучение у него не прошло. Только так ты учишься понимать цену многому. Цену хорошего и плохого. Опыт позволяет открыть себя. Это твой багаж, который дает тебе возможность существовать на сцене, так как роль ты наполняешь собственным опытом жизни: твоей личной болью, твоими переживаниями. Это очень увлекательный процесс – постигать чужую жизнь и делать ее своей.

– Гончаров взял вас в театр, но играть давал только в массовках…

– В театре Гончарова были артисты, которые имели право играть главные роли в гораздо большей степени, чем я. И потом, пока я бегал в театре в массовках, параллельно очень много снимался в кино.

– Гончаров очень ревностно относился к кино, это известно. Как он терпел ваши многочисленные съемки?

– Вы правильно сказали. Терпел, но очень ревностно. На «Звезду пленительного счастья» он меня не хотел отпускать. И отпустил с большими трудностями. Когда пришел Борис Морозов и хотел дать мне роль Кинга в «Смотрите, кто пришел!», он отговаривал его от этого. Потому что думал, что я не справлюсь. После выхода спектакля Гончаров поздравил меня и сказал, что он ошибался. Это свойство сильной, неординарной личности.

– Но к этому времени было восемь лет ваших ожиданий, игры в массовках. Почему вы от него за все это время не ушли?

– Он был моим учителем. Я считал это предательством. Театр Маяковского был в то время одним из лучших театров. Замечательные артисты, одна из лучших трупп Советского Союза. Когда ты ежедневно видел на сцене Свердлина, Сухаревскую, Самойлову, Доронину, играл с Натальей Гундаревой, Александром Лазаревым, Светланой Немоляевой, Евгением Леоновым, Арменом Джигарханяном. Желание уйти из театра как-то пропадало. Я никогда не стремился играть большое количество ролей. Мне важно было найти своего режиссера и свой материал.

– А Арцибашев? Он дал вам очень хорошие роли…

– Я благодарен ему за это. За Подколесина, которого он предложил, когда еще был на Покровке. За Ивана Карамазова и за Плюшкина. Но Подколесин – моя любимая роль. Там не роли, а люди, пусть нелепые, но с душой.

– Ваш Подколесин вызывает сострадание, как всякий слабый и беззащитный человек…

– Вы знаете, он мне этим и дорог. Играть малахольную свободу, отвязанность и крутость легко. А вот сыграть человека не воинствующего, которого жизнь заставляет себя отстаивать и который очень хочет быть счастливым, и в последний момент у него это, как всегда у нас бывает, не получается – вот это интересно.

– А вам самому приходилось отстаивать у жизни право на то, чтобы оставаться собой?

– Я думаю, что если у меня что-то в жизни и получилось, то только потому, что я это делал и по мере сил и возможностей, продолжаю.

– По-моему, то, что судьба подарила вам сегодня – играете, что хотите, с теми партнерами, которые нравятся, и у тех режиссеров, которые интересны, – более надежно, чем тот фейерверк, с которого началась ваша слава.

– Вы правы в том, что «Звезда пленительного счастья», с которой все началось, была везением. Но везением достаточно непростым. Все начиналось с полного неверия в меня, с желания снять с роли. Но этот опыт меня очень закалил…Что касается сегодняшней ситуации… Вы знаете, в нашей профессии нет сослагательного наклонения. Она существует сейчас и сегодня. И это мне нравится. Каждый раз ты доказываешь свою состоятельность, как впервые. И это правильно. Хуже нет, когда артист живет памятью о том, что тридцать лет назад он что-то хорошо сыграл. В нашем деле надо или что-то делать по-настоящему, или не делать совсем.

– А всегда есть силы на то, чтобы каждое утро делать все по-настоящему?

– По-разному. Силы на то, чтобы встать с утра, слава Богу, еще есть. А вот все делать по-настоящему – с этим намного труднее. Но я занимаюсь этой профессией не «по приговору трибунала». Я этим занимаюсь, потому что я это люблю, и это часто доставляет радость.

– А что для вас самое главное?

– Конечно, любовь! Как говорил Крылов: «А без любви – какое тут веселье?»

– Вы за всю свою карьеру, насколько мне удалось проследить, абсолютно не занимались самопиаром. Никаких уловок, чтобы привлечь внимание прессы, никаких инфоповодов личного характера, как сейчас это принято делать. В телевизоре на разных ток-шоу вас не встретишь. На тусовках не видно…

– Нет, я отнюдь не отшельник и камни на чреслах не таскаю. Я очень люблю хорошую компанию близких мне людей, просто идет время, и их становится все меньше и меньше. Это данность.

– Вы не так давно снялись в «Войне и мире». Вот таких людей, как Ростовы – старую московскую семью, до боли любящую отечество, щедрую, сострадательную, хлебосольную, сегодня легко ли встретить? Или такого, как Пьер Безухов?

– Вы знаете, я часто наблюдаю в людях какой-то общий эмоциональный спад и равнодушие душевное. Такие чувства, как благородство, чувство собственного достоинства, сострадание, любовь к ближнему, утрачиваются. Но все равно надо отстаивать свое, все равно надо пытаться это сохранять. Герой одной английской пьесы замечательно говорит: «Я сам себе современник. Я иду в ногу со своим временем». И вот за это свое время надо очень крепко держаться. Несмотря ни на что.

– Вы не так давно озвучили на радио чеховского «Черного монаха». Уверена, что на этом уроки классики не закончены…

– Нет, мне очень давно хотелось сделать две вещи. «Черного монаха», которого я сделал, и «Дуэль» Чехова, которую я совсем недавно прочел на радио. Еще у меня был опыт – я читал Довлатова, «Блюз для Нателлы» и «Поплиновую рубаху».

– Вы как-то обронили в интервью: «Эта пьеса идет с большим успехом по всему миру, потому что она об одиноких и несчастливых людях». Почему пьесы с такой атмосферой наиболее востребованы?

– Потому что человек одинок по природе своей. И люди приходят в театр за надеждой. Наше поколение воспитывали на сентенции «Человек рожден для счастья». А оно выпадает так редко. И нужно столько всего сделать, чтобы оно пришло. Но абсолютно все хотят быть счастливыми, и это неотъемлемое право человека. И я на стороне этих людей, которые при всех тяжестях жизни пытаются сохранять чувство собственного достоинства, воспитывают детей, любят и остаются людьми. Я думаю, что это самое важное.

– Театр может создать иллюзию, что ты не одинок?

– Хороший театр – да. Хороший театр вообще может очень многое. Он может дать тебе некий импульс. В моей жизни было несколько спектаклей, которые перевернули мое миропонимание, а значит, в какой-то степени мою жизнь. Вообще, есть большая категория людей, которым необходим театр, как отдохновение от тяжести этой жизни. Как необходимы книги, музыка, картины... И я – с этими людьми.

"