Posted 16 июля 2009,, 20:00
Published 16 июля 2009,, 20:00
Modified 8 марта, 07:30
Updated 8 марта, 07:30
Актер Игорь Скляр:
– Игорь Борисович, в этом году фестивалю «Созвездие» исполнилось 20 лет. А вы ведь были на самом первом фестивале в 1989 году. Тогда в Тверь приехало столько актеров, что им просто было негде жить и, говорят, вы даже ночевали в машине...
– Знаете, таких подробностей я не помню. Наверное, да. Ведь со временем история обрастает легендами, на которые и возразить трудно. Я точно помню, как мы с Александром Абдуловым не могли войти в холл гостиницы, стояли между дверями, потому что там битком было набито народу. И, конечно, с номерами туго. Говорили, что будут селить по три, по четыре человека. А мы-то уже привыкли жить отдельно. И вот мы стояли, курили и шутили по этому поводу. Гостиница была старая, в коридорах дырявый линолеум, двери такие покоцаные, что приходилось замки вскрывать молотками. Но было весело, потому что молодость. Кроме того, это был первый фестиваль именно для актеров, а не для режиссеров, скажем, сценаристов.
– В вашей фильмографии уже значится картина «Мы из джаза-2», датированная 2010 годом...
– Это вы в Интернете прочитали?
– Да, конечно. И хотелось бы услышать из первых уст: этот проект действительно будет?
– Я слышал, что у Саши Бородянского (автор сценария фильма «Мы из джаза». – «НИ») брали интервью и спрашивали об этом. Шахназаров тоже что-то отвечал по этому поводу... Но это чушь какая-то! Просто кто-то написал историю, в которой внук Кости Иванова приехал в Россию из Америки. Причем не навсегда приехал, а просто по делам. Но я в этом сниматься не буду. Все попытки снять продолжение советских фильмов какие-то убогонькие. На мой взгляд, это говорит о том, что не хватает собственных идей: дескать, не о чем сейчас кино снимать. Но ведь это не так. Когда занимаешься искусством, всегда есть, о чем сказать. А если ты просто делаешь деньги на известных лицах, на известной теме, то это чисто рыночный ход, я к этому отношения не имею.
– Все жалуются на отсутствие хороших сценариев, интересных идей. Раньше сценарии и правда были интересней?
– Не могу сказать, что интересней, это неправильное слово. Но во всяком случае они не были так чудовищно оторваны от того, что происходит в нашей жизни. Там были какие-то худо-бедно обрисованные характеры. Если есть четверо друзей, то у каждого из них четко обозначена жизненная позиция. Один, скажем, интеллигент, другой – колхозник, третий – танцор, четвертый – тупой. А теперь все по-другому. Иногда читаешь сценарий, и в первой серии этот человек один, во второй – другой, в третьей он еще какой-то. И создается полное ощущение белиберды. Артисты мучаются: им сложно выстроить логику своего персонажа. Раньше такого было гораздо меньше. Даже если это производственная тема, то каждый упорно гнет свою линию... Я все-таки за то, чтобы в произведениях, где есть живое творчество, у людей была возможность сопереживать этой истории. А сопереживать можно только в том случае, если она узнаваема. В противном случае, ты хоть разбейся головой о бетонную стену, никто ничего не поймет. Человечество сейчас в несколько раздерганном состоянии, оно находится на каком-то пороге, но не знает, на каком, и не знает, как и какой шаг делать дальше. Вот от этого, наверное, и происходит в кино то, что происходит: множество «нечетких» сценариев, волна абсурдных фильмов... Это беда времени. Хотя, поверьте, хорошие сценарии и сценаристы есть. Я проходил кинопробы для участия в картине Андрея Звягинцева «Изгнание», и сценарист сидел в студии и говорил: «Простите, вам удобно говорить эту фразу?». Сидел с карандашом в руке – настолько он был внимателен даже к тем актерам, которые приходят на пробы! Вот это профессиональный подход к делу, которым ты занимаешься. И наоборот, двенадцать сценариев, которые тебе приходят в год, уже после второй страницы можно не читать. Бездарные сценарии кладу в камин на растопку.
– В 80-е ваш шлягер «Комарово» звучал чуть ли не во всех радио- и телепрограммах ...
– Для меня пение – самый близкий род деятельности. Я с этого начинал в детских яслях. Потом пел в детском саду, потом в школьном хоре. Я был запевалой, у меня остались разные грамоты и дипломы. Потом был школьный вокально-инструментальный ансамбль, довольно известный в Курске. Уже тогда я познал успех. Когда возле школы стоит огромная толпа, мечтающая послушать песни, которых еще никто не знает. Поэтому я пою до сих пор. Буквально неделю назад участвовал в съемках телепрограммы, где пел «Комарово». Правда, под другую фонограмму, другим голосом, потому что за прошедшие годы голос изменился, да и внешность тоже. Если в кино требуется песня – тоже пою. Но вообще я в этом смысле стал довольно привередлив. Мне трудно изображать в свои 52 года, что мне по-прежнему 23. Очень трудно. Кстати, в конце 1980-х я получил серьезное предложение заняться исключительно пением. Я думал неделю, мне звонили каждый день. Но в итоге отказался. Все-таки я актер драматического театра.
– А джаз любите?
– Да. Помните, у Евстигнеева в «Мы из джаза» был замечательный монолог, как он полюбил джаз на концертах в Новом Орлеане. «Публика забывала обо всем на свете. Вы представляете, как легко работалось в такой атмосфере?» А он – вор. Такой матерый, Папа. Сегодня этот фильм повторяли по телевизору. А потом еще передача была про Панкратова-Черного, которому исполнилось шестьдесят. И там тоже отрывки показывали. В связи с этим история по поводу непосредственности наших зрителей. В прошлом году меня человек встретил на вокзале и говорит: «Здравствуйте, а что с вами случилось?» Я говорю: «В каком смысле?» – «Как же вы постарели! Я вчера кино по телевизору видел, там что-то музыкальное такое». – «Про мюзик-холл?» – «Да». – «Так ведь двадцать с лишним лет прошло». Но я к этому нормально отношусь. За все эти годы столько приходилось выслушивать и про себя, и про своих коллег.
– У вас много поклонников…
– Я в последнее время стараюсь не думать об этом. Хотя процентов 90 молодых людей, которые идут в театральные вузы или во ВГИК, мечтают скорее о славе, чем об интересном творчестве. Любая молодежь сначала видит красивую обертку. Молодости присуще не заглядывать внутрь, а смотреть, каково оно снаружи. Поэтому многие идут за славой, за тем, чтобы узнавали, тыкали пальцами. И сначала это очень нравится. Но через какое-то время начинает жутко раздражать, потому что ты вдруг понимаешь, что не можешь нигде остаться наедине и быть самим собой. Везде надо соответствовать тому образу, который ты создал в театре и кино. На тебя смотрят, тебя хлопают по плечу, как будто ты для всех брат родной. А потом понимаешь, что сам же и виноват. Назвался груздем – полезай в кузов, за что боролись – на то и напоролись. Если люди привыкли видеть тебя в кино веселым, добродушным, обаятельным, молодым и заводным, то они хотят, чтобы ты и в жизни был такой. И сначала они недоумевают, а потом их это начинает раздражать, почему ты не такой, как обещал с экрана. И начинают задавать вопросы, на которые ты уже отвечал пять тысяч раз, а для них это новые вопросы. Они же тебя спрашивают не о том, что тебе интересно, а о том, что интересно им. В конце концов, я не психоаналитик и не слушатель чужих историй. Хотя одно время мне было очень интересно. Как едешь с незнакомым человеком в поезде, и он тебе что-то рассказывает. Это нужно и для профессии. Слушал разные истории – и мужские, и женские, и молодежные, и стариковские. Но потом это несколько надоело. Может быть, потому, что истории часто повторяются, если читаешь хорошую литературу. А так получилось, что в детстве у меня не было детских книжек, а родители подписались на Библиотеку всемирной литературы. Ну и что подростку в 9–11 лет было интересно? Конечно, приключения. Я читал «Дафниса и Хлою», Апулея, Мопассана со всеми эротическими картинками, сценами, Синклера Льюиса, Фолкнера.
– Любовь к книгам с возрастом упрочилась?
– Только «репертуар» слегка изменился. Люблю Достоевского, Гамсуна, Томаса Манна. Когда говорят, что детектив – жанр надоевший, это неправда. У Достоевского любой роман – детектив. Он часто брал сюжеты из судебной хроники. «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Бесы» – везде есть детективная основа. Везде есть преступники, другое дело, что есть и глубокое проникновение в психологию преступления, а это значит, в глубину человеческой натуры. Этим мне и в профессии заниматься интересно. Не тем «как», а тем «что». «Как» – это рожи строить, глазки закатывать, долго смотреть на объект, чтобы слезы потекли. Это лицедейство, оно мне неинтересно. А вот «что» – правильно переживать это внутри, чтобы потом оно проявилось снаружи.
– И если получается – вы счастливы?
– Отвечу так: я езжу на машине, которой я бы не хотел ни с кем поменяться. Меня она устраивает, она по мне. Мой дом мне нравится, место, где я живу, мне нравится. Моя семья мне очень нравится. И еще я в восторге от своих собак. Это все главное. А когда я понимаю, что кто-то работает больше, я смотрю на результаты этой деятельности и думаю: «правильно, что я там не работаю». Мне бы это принесло скорей досаду, чем удовольствие. К себе я отношусь достаточно трезво. Сколько мне везло в жизни, столько же и не везло. И глупые поступки, совершенные по разным причинам, есть. Я о них сожалею, но переделать ничего нельзя. Чего сидеть и убиваться по этому поводу?! Вот потому я и доволен тем, что я есть, кто я есть и как я есть.
Справка «НИ»