Posted 16 июля 2008,, 20:00

Published 16 июля 2008,, 20:00

Modified 8 марта, 07:59

Updated 8 марта, 07:59

Выстрел наугад

Выстрел наугад

16 июля 2008, 20:00
Когда повесть Валентина Распутина «Живи и помни» была поставлена в МХТ имени Чехова, вопрос «зачем?» не стоял, поскольку среди театральной публики достаточно серьезных людей, которым интересно посмотреть серьезный спектакль. Когда ту же повесть стали переносить на экран, первым делом хотелось спросить: «А кому это нын

Распутин написал о судьбе дезертира и его жены в 70-е годы прошлого века, когда те, кто уцелел в Великой Отечественной войне, большей частью были живы. Так что читательская аудитория у повести потенциально существовала. А поскольку у писателя уже было имя, и тему он выбрал незаезженную, практически запретную, то в советские годы можно было рассчитывать и на немалый общественный резонанс.

В 2008 году фронтовиков осталось немного, и всем перевалило за 80 – возраст, когда в кино уже не ходят. Что же касается их внуков и прочих кинозрителей, то им мало что может сказать история, нетипичная даже для того времени, а к нынешнему имеющая лишь весьма опосредованное отношение. Они бы с большим интересом посмотрели фильм, в котором современная женщина прячет мужа, сбежавшего из тюрьмы, или о том, как мать скрывает сына, дезертировавшего с чеченской войны.

Театру модернизация ни к чему: сцена сама по себе абстрактна, а действие, когда бы оно ни происходило, происходит здесь и сейчас. Другое дело кино, где время консервированно. Чтобы в наши дни, когда живой визуальной пищи в избытке, хотелось есть консервы, они должны быть по меньшей мере экзотическими. Печень австралийского кенгуру в масле. Голливудская баранина из клонированных овец. Питьевая вода с Южного полюса. А российская деревня 40-х годов ХХ века – увы, не экзотика. Если чуть поискать, такую деревню и сегодня можно найти недалеко от границ Московского княжества.

Конечно, если б «Живи и помни» снял начинающий режиссер, на это посмотрели бы иначе, особенно если бы он использовал какое-нибудь стилистическое новшество, модный прием типа «док» или решился на радикальное переосмысление литературного материала. Такая картина прокатилась бы по фестивалям, попала пусть в ограниченный, но все же прокат в нескольких странах и, если бы и не отбила вложенных денег, то повысила рейтинг российского кино и принесла своим создателям известность и предложения дальнейшей работы.

Другое дело, когда повесть Распутина экранизирует известный режиссер со сложившимся стилем. Тут все предсказуемо. Опытный конь борозды не испортит – выйдет добротное традиционное кино. Любителям будет интересно посмотреть на Маковецкого, который деревенских стариков еще не играл, и не так интересно – на Анну Михалкову, поскольку в этом она себя уже показала у Месхиева («Свои»). На Дарью Мороз, которая решила перенести свой сценический успех на экран и под которую Распутин дал «добро» на экранизацию, можно и вовсе не смотреть, а расшаркаться не глядя. И совсем неинтересно видеть Михаила Евланова, которого уже не впервой используют из-за его фактуры, а толком показать героя не дают. И Прошкин не дал – ну, дичает человек на протяжении полутора часов, и только.

Замечаний к самому фильму, в общем, три. Половины слов невозможно разобрать – это раз. Персонажи говорят на диалекте и проглатывают часть слов, а другая часть пропадает из-за натуральных шумов, качества звука и акустики зала. Почти как в «Отрыве» Александра Миндадзе. Во время просмотра в Доме кино кто-то громко спросил: «А титров почему нет?» – и реплика встретила сочувствие. Правда жизни – это хорошо, но и зрителей надо бы пожалеть. Хотя в первом приближении все и так понятно.

Сильно сокращены разговоры жены с мужем – это два. Вместо них – простецкий секс. Конечно, в кино особо не разговоришься, но без слов все слишком уж бедно. Разговоры-то были существенны – никогда супруги столько не говорили друг с другом, сколько во время этих потаенных и обрывочных свиданий.

И третье – повесть, может, и длинновата, но весьма обстоятельна. В ней и предыстория дезертирства, и описание жизни деревни, и топография местности. А на экране – дайджест, и при традиционном способе киноэкранизации ничего, кроме дайджеста, получиться не могло. Сбежал солдат с войны, осел в тайге неподалеку от родной деревни, из родных только жене открылся. У той был выбор между долгом и чувством, почти как у героини классицистической трагедии – сдать мужа органам, как сделали Любовь Яровая в пьесе Тренева и Анна Куликова в фильме Пырьева, или помогать ему тайком от власти. Женщина выбрала мужа и могла бы еще долго с ним встречаться, если бы не забеременела и опять не встала перед выбором, только гораздо более трудным. Решила и эту дилемму, но не выдержала и погубила будущего ребенка вместе с собой. По правде сказать, этот исход многим показался искусственным – коли уж бездетная до тех пор баба решилась рожать, невзирая на обстоятельства, то вынесла бы все до конца и рук на себя не наложила. Но Бог российского искусства в отличие от голливудского Бога требует жертв, и писатель, а вслед за ним постановщик эту жертву принесли. Впрочем, это дало режиссеру возможность подчеркнуть горькую мысль, что в этом мире достойные гибнут, а недостойные выживают.

Кинематографические результаты операции «Живи и помни» таковы: приз за режиссуру на «Кинотавре» и мизер в кинопрокате – меньше зрителей, чем побывало на спектакле. Думается, что Александр Прошкин мог просчитать это с самого начала и вместо фильма снять сериал – он на это мастер, а материала в повести предостаточно. Конечно, картину покажут по ТВ, где она соберет раз в десять больше народа, чем в кинотеатрах, но к искусству кино это, увы, отношения не имеет.

"