Победитель «Кинотавра» Иван Вырыпаев:

– В рэпе, который исполняют герой и героиня вашего фильма, подвергаются обсуждению библейские заповеди. Вы знакомы с риторикой на ветхозаветные и новозаветные темы?

– Когда-то я, как многие молодые люди, увлекался Юнгом и Ницше, даже болел ими, но при работе над фильмом в философские труды не заглядывал. Просто я неравнодушен к Библии и постоянно ее читаю. Она и тут со мной. Для меня это и литературный источник, и источник духовных ценностей. Но я хочу подчеркнуть, что рэп героев – это не моя прямая речь. Конечно, сочинил ее я, но это речь героев. А они не интеллектуалы, они люди не очень высокого образования, задумавшиеся над тем, что происходит. Они не столько интерпретируют заповеди, сколько говорят о том, как эти заповеди действуют здесь и сейчас, о том, почему так много людей их слышит и так мало выполняет.

– Помимо того что они говорят о заповедях, они еще и разыгрывают роли Санька из Серпухова, который убил жену лопатой, и его кислородной любовницы. Зачем вам понадобилась такая матрешечная структура картинки в картинке?

– История Санька – лишь повод для разговора о разных аспектах жизни, в том числе о таких, о которых Санек и не подозревает. Вводить прямую авторскую речь я не мог, потому что не хотел выступать ни в роли проповедника, ни в роли адвоката дьявола.

– Санек и его подружка – одноклеточные существа с примитивной внутренней структурой. Чем они для вас интересны?

– Меня интересует сознание, не знающее, что такое хорошо и что такое плохо. Интересуют люди, которые живут вне понятия о грехе и преступлении. Я сам вырос в неблагополучном сибирском районе, детство, отрочество и юность у меня были не те, что у толстовского Николеньки. У нас не считалось плохим драться и бить кого-то, плохим считалось предавать своих. Были местечковые устои и местечковые моральные нормы, заметно отличавшиеся от христианских. Санек – парень из того же мира, в котором жил я. Из этого мира так просто не вырвешься, его надо лопатой отсекать.

– Насколько мне известно, лично вы никого лопатой в капусту не рубили, а выбрались оттуда при помощи более гуманных инструментов...

– Да, но он – это не я. И не воспринимайте вы саньковскую лопату столь буквально. Это своего рода условность – ведь в кадре нет никакой расчлененки.

– А чего в кадре нет, того для зрителя не существует, так?

– Между существованием и несуществованием нет разрыва. Есть промежуточные состояния. Существование в кадре – одна стадия, существование за кадром – другая. Потом, если хотите, он убивает не жену, а свою прошлую жизнь, которая стала для него невозможна после того, как он встретил женщину из другого мира. Лопата и кислород – элементы страшной сказки. Это же не документальное кино.

– Когда вы сказали, что Санек не знает греха, я вспомнил «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова по сценарию братьев Пресняковых – там выведена целая генерация таких по-своему невинных убийц…

– Сходство есть, но персонажи Кирилла имеют другой бытийный статус, они более реальны. Мой Санек существует лишь в рассказе другого героя, который никого не убивал ни в физическом, ни в метафизическом смысле. Этот герой чувствует ответственность не только за Санька из Серпухова, но и за то, что происходит в мире – за Ирак, за Палестину, за Израиль. Конечно, его, да и меня, можно спросить: «Почему тебя волнует то, на что ты не можешь оказать никакого влияния? Где твоя ответственность за то, что совершается рядом и во что ты можешь вмешаться?», но на этот вопрос фильм не отвечает.

– С точки зрения буддизма, который вы исповедуете, что принесли в мир христианские заповеди? С моей атеистической позиции важнее всего то, что они отменили принцип «око за око» и поставили перед человечеством высоту, которую можно взять, лишь преодолев свою звериную природу.

– В христианстве есть много того, что есть в буддизме, который возник раньше. Важно то, что мы с вами живем в христианской нравственности, даже если она превратилась в мораль или искажена. Многие же не думают, почему нужно следовать заповедям, они просто следуют моральным догмам, или так же просто их нарушают, или, не думая, прикладывают мораль к тому, к чему она неприложима. Только что я слышал, как один очень известный режиссер возмущался тем, что какие-то персонажи конкурсных фильмов изъясняются матом. Он считает, что это свидетельствует не только об их безнравственности, но и о безнравственности авторов. А сам, говоря о нравственности, находится в пространстве морали, то есть необсуждаемых догм. И не понимает, что использование матерной лексики – это не вопрос нравственности художника, а эстетический вопрос.

– Большинство верующих ориентируется на заповеди лишь потому, что за ними стоит верховный авторитет Бога. Но есть ли смысл соблюдать их тем, кто в него не верит? Сказано же у Достоевского: «Если Бога нет, все дозволено»...

– Вы сами сказали, что заповеди – это высота, стоящая перед человеком. Тот, кто стремится ее взять, претерпевает внутреннюю трансформацию и становится другим человеком, не таким, как другие.

– Вы снимаете фильмы, пишете пьесы, играете на сцене. А кем себя считаете?

– Прежде всего – литератором.

– Мне показалось, что вы еще и визионер. В фильме очень необычный зрительный ряд. Вы его придумали в процессе письма или это результат совместной работы с оператором Андреем Найденовым?

– Придумал-то я его раньше, чем мы приступили к съемкам, но при его обсуждении с Найденовым возникли существенные изменения, потому что иногда он мне говорил: «Вот это просто не годится, а это хорошо придумано, но на пленке будет совсем иначе, чем на бумаге».

– Ваш продюсер Вадим Горяинов сказал, что фильм обошелся в 3,5 млн. долларов. Вам не кажется, что это дороговато для картины, которая не претендует стать блокбастером?

– Еще как кажется. Но это нечаянно так получилось, из-за моей неопытности и общей неорганизованности. Спасибо Горяинову, что финансировал нас из чистой любви к искусству, он же понимал, что этих денег в прокате не вернуть.

– Но стоит попробовать, если сделать упор на DVD-дистрибуцию. В конце концов, «Kislorod» можно смотреть не как целостный фильм, а как альбом безрифменного рэпа, сопровождаемого клиповым видеорядом.

– Хотелось бы надеяться. Так или иначе я не претендую на большие бюджеты. Мы с Найденовым придумали технику, которая позволяет снимать то, что мы хотим, не более чем за полмиллиона. Без кинопленки, без большой съемочной группы…

– Меньше народа – больше kisloroda?

– Вот именно. Но не только. Для меня очень важно раскрепостить актера, чтобы он не чувствовал себя машиной, открывающей рот по команде и по десять раз повторяющей один и тот же текст. А этого можно достичь или очень большим бюджетом, когда стоят десять камер, которые снимают с разных ракурсов, или очень маленьким, когда съемки как бы и вовсе нет и актеры чувствуют себя совершенно естественно. Мне не нужны роботы, рабы и исполнители. Я хочу, чтобы все участники группы были соучастниками творческого процесса. Иначе мы просто крадем у них время, хоть и за деньги.

– На пресс-конференции вы апеллировали к принципу сомнения, который, вообще говоря, является основным принципом критической деятельности. Было интересно услышать, что он важен и для художественного творчества.

– Он важен и для критики, и для творчества, и для веры. К вере нужно идти через сомнение, иначе она будет слепой. Но в конце этого пути сомнения отбрасываются и наступает вера, которую уже нельзя разрушить.

– Я обратил внимание, что вы различаете «кино для зрителя» и «кино о зрителе». В чем для вас разница между ними?

– Кино для зрителя – это то кино, которое он хочет видеть, и то, которое ему льстит. Кино о зрителе может говорить и то, что ему неприятно слышать. Но говорить такие вещи необходимо, если это правда. Друзьям надо говорить правду.