Питер Устинов

– Сэр Питер, во что вы верите сами – в Бога, в судьбу, в человека?

– Я не могу дать точного ответа на этот вопрос. Сейчас мой фонд организовывает исследования по изучению предрассудков и их влияния на политику и людей. При этом я хочу напомнить, что дети рождаются на свет без предрассудков. Они приобретают их в процессе жизни, в почитаемых общественных институтах – в школе, в семье, в церкви. Это как хорошее вино, в которое угодила пылинка или соринка. Перед тем как его испить, ее удаляют. Лично я верю в добродетель. Чтобы быть добрым, вам нужен священник? Бред! Религиозный фольклор. Когда я был мальчишкой, то меня пытались приобщить к церкви. И что? Я как попугай повторял, что верю в Бога. Почему я это делал, если ни разу в жизни не задумывался, действительно верю или нет. Кстати, греческие боги были куда демократичней. У них каждый отвечал за свой департамент. Сегодня же мы живем под диктатурой одного-единственного божества. А я в него не верю. Я не верю, что Иисус выглядел так, как его изображают на иконах, с аккуратной бородкой и элегантной прической. Бред! Если он действительно существовал, то почему бы ему тогда не выглядеть, как Андре Агасси. Почему Агасси не может являться эталоном добродетели благодаря своей прическе и бороде?

– Что для вас важно в человеческих отношениях?

– Честность! Честность и терпимость к ближнему. Я думаю, что мы часто восхищаемся людьми за их добродетель, но по-настоящему любим за их недостатки. Это весьма по-русски. Это ведь русские любят разбираться со своими чувствами, что для человека очень немаловажно.

– Вы сыграли в кино более 20 ролей, получили два «Оскара». Какая из работ вам наиболее дорога?

– Я не питаю сантиментов в данной связи. Даже не знаю. Наверное, следующая роль.

– И кого вы сыграете?

– Я бы сам хотел это знать. Чем кино великолепно, так это тем, что в какой-то момент тебе приносят сценарий, от которого ты не в силах отказаться. Это дело счастливого случая, будут ли у тебя «окна» в определенный промежуток времени. Да, да, профессия актера – весьма захватывающее занятие.

– На ваш взгляд, какова роль Голливуда в современном мире? Какое влияние он оказывает на мировую культуру?

– Голливуд всегда являлся монетным двором. Но американское лицемерие можно увидеть не только на примере Голливуда. Как-то в Риме мне попался в руки бесплатный экземпляр Herald Tribune (эту газету я бы никогда не купил, поскольку заранее знаю, что они пишут). Так вот, Herald Tribune писала, что позиция России в отношении Ирака обусловлена ее собственными государственными интересами. А что американцы? Они свои интересы не преследуют? Все правительства преследуют собственные интересы. Как это можно упрекать кого за то, что у тебя самого на уме? По уровню контроля за информацией, дезинформацией и манипуляции ими министерство пропаганды доктора Геббельса на фоне американцев выглядит просто детским садом. Вот вам типичный пример. Коллин Пауэлл заявляет в Совбезе ООН: «Мы знаем, что после уничтожения ракет иракцы создадут новые». Как можно верить в подобные инсинуации? Иракцы вообще не были способны что-либо создать.

– Сэр Питер, вы обладаете разносторонними талантами. Но сегодня вас, похоже, больше всего интересует политика.

– Да, сегодня я не так активно занимаюсь литературой, чем раньше. В основном пишу газетные статьи. Это вопрос энергии и возраста. Но меня очень волнует происходящее в мире.

– Как посланцу доброй воли ЮНЕСКО вам доводилось встречаться с Бушем-младшим?

– Нет, я никогда не испытывал подобных амбиций.

– А если бы у вас все-таки была такая возможность? Что бы вы ему сказали?

– Даже не знаю, как и о чем можно общаться с фигурой такого гулливеровского масштаба и столь заоблачного полета мысли, как мистер Буш. Как-то я видел его по телевизору изрекающим сакраментальную фразу: «Моя собака заменяет мне солнце, которого я никогда в жизни не видел». Этим выражением он отвратил меня от себя до конца дней моих.

– Вы не любите домашних животных?

– Нет, животных я люблю, а вот Буша... В случае, о котором идет речь, американский президент прилетел в Кэмп-Дэвид и первым делом осведомился не о жене и дочерях, а о собаке. У меня самого была собака, ненецкий самоед с севера России. К сожалению, она умерла, и мы с женой решили не заводить новую, поскольку находимся в весьма почтенном возрасте и нам не хотелось бы, чтобы эта собака выла на наших могилах.

– Ваши родители познакомились в России, вы сами много прожили в Великобритании и Штатах, сейчас вас чаще можно увидеть в Швейцарии. Где вы чувствуете себя дома?

– Я вообще удивляюсь тому, что появился на свет и что мои родители вообще встретились. Все было против того, чтобы эта встреча состоялась. Тем не менее в 1918 году, в разгар революции, мой отец, бывший офицер немецкой армии, приехал в Россию, где он никогда не бывал и даже слова по-русски не знал. Он приехал туда, чтобы узнать о судьбе своих родителей. На неделю остановился в Санкт-Петербурге, где требовалось выправить необходимые документы. Там он встретил мою мать, и они влюбились друг в друга, а через две недели уже сочетались законным браком. Перед тем как родители покинули Россию, я был уже в проекте.

– Ваш отец являлся гражданином Германии, как же вы стали британским подданным?

– Мы жили в Лондоне, где мой отец работал для немецкого телеграфного агентства. Когда мне исполнился 21 год, то стал вопрос выбора гражданства. А поскольку в Европе бушевала Вторая мировая, то выбора у меня не оставалось. Я стал подданным Ее Величества и тут же был призван в армию. Замечу, что мои сослуживцы весьма настороженно относились ко мне.

– Из-за вашего бывшего немецкого гражданства?

– Нет! На стенах казармы, над кроватью каждого военнослужащего висели картинки голых дамочек, а над моей койкой красовалась целая галерея портретов маршала Тимошенко. И как-то ко мне подошел один тип с вопросом: «А ты часом не голубой?».

– И все же, где ваш дом сегодня?

– Нигде. Мой дом – во многих местах. Почему я решил осесть в Швейцарии?! Спросите у Ленина или у Вольтера. Швейцария – это островок, с которого можно нейтрально наблюдать за происходящим на мировой сцене, особенно во времена, когда ставится ребром вопрос выбора правильного пути. Я с очень большим уважением отношусь к швейцарской демократии, которая на мой взгляд намного более рафинирована, нежели французская или немецкая. Однако такая демократия возможна лишь в таком крохотном государстве, как Швейцария. Это удивительное место, в котором чувствуешь себя в некоторой степени дома. Мне нравится отправляться отсюда в путешествия и возвращаться назад.

– А когда вы уезжаете из Швейцарии, тоскуете по дому?

– Не особо. Куда больше, нежели в Швейцарии, я чувствую себя дома в России. Я ставил в Большом оперу Прокофьева «Любовь к трем апельсинам» и четыре месяца провел в Москве. Там меня охватило сильное чувство некой родственной общности с Россией.

– А по России скучаете?

– Да, несомненно.

– Сильно ли влияет «бродячая жизнь» на личную?

– Нет. Я и моя третья жена понимаем и чувствуем друг друга на расстоянии. Часто, когда я звоню домой, телефон постоянно занят. Тогда я кладу трубку с мыслью: «Наверное, она сейчас пытается меня набрать». И я никогда не ошибаюсь. Тут же раздается ее звонок.

– Три брака – это три попытки найти настоящую любовь?

– Похоже на то. Однако это сложно назвать попытками. Каждый раз я думал, что все по-настоящему, и два раза ошибался.

– А теперь вы уверены?

– Абсолютно. До скончания века. Мы оба очень независимы, а посему неразлучны. Я очень привязан к ней. Очень люблю своих детей, трех дочерей и сына. Но все вместе встречаемся не часто, поскольку все мы разбросаны по миру. Одна моя дочь живет в Калифорнии, другая в Испании, третья под Лондоном. А сын постоянно курсирует между Лозанной и Парижем. Помимо трех браков, я в своей жизни совершил еще одну глупость, о которой абсолютно не сожалею. В 1961 году я был приглашен на коктейль, проходивший на одном катере. Еще до окончания вечеринки я это судно купил. Позже назвал его по-русски – «Ничего». Теперь каждое лето, по две недели, провожу на этом катере с каждым из моих отпрысков. Мы вместе выходим в море.

– У вас есть любимчики среди детей и внуков?

– Я стараюсь не заводить любимчиков.

– Звучит весьма по-русски. Все равны?

– Да, я – русский.

– Ваше хобби?

– Литература. Меня часто спрашивают: «Если бы вас отправляли на необитаемый остров, какую бы книгу вы взяли с собой?». На это я всегда отвечаю: «Я взял бы не книгу, а чистую бумагу».

– Одним из ваших швейцарских соседей был Владимир Набоков. Вы с ним дружили?

– Настолько, насколько с ним вообще было возможно дружить. Он обладал необычным характером и разговаривал на английском, выученном от своей викторианской нянечки. Это был странный английский, звучавший, как плохой перевод на викторианский язык. Хорошо, что он не писал на нем. Его литературный английский для меня весьма парфюмерный. Набоков не верил, что в СССР что-то способны сделать. Услышав, что Гагарин слетал в космос, он пренебрежительно заметил: «Потемкинские деревни». А на мой аргумент, что «Восток» был замечен из португальской обсерватории, Набоков презрительно отмахнулся: «Ах, эти португальцы!»

– А с кем из знаменитостей вы еще когда-либо соседствовали?

– В Голливуде я жил рядом с Фрэнком Синатрой. Из его квартиры постоянно слышались трели песен. Меня это слегка доставало. И вот однажды Синатра пригласил меня на коктейль. Синатра спросил, что я буду пить, и вышел за напитком. Перед этим он включил пластинку. Это была та самая песня, которую я слышал по многу раз каждый день. Она оказалась обычной фонограммой. Между тем в комнату вошла актриса Джуди Гарланд, со стопкой пластинок под мышкой. Она сняла пластинку Синатры с проигрывателя и поставила собственную. Синатра ворвался в комнату, как если бы услышал, что к нему влезли домушники. Он был на гране взрыва, но мгновение спустя уже сам смеялся над своей реакцией.

– Сэр Питер, вы называете себя европейцем. Что вы подразумеваете под этим?

– В Европе я чувствую себя хорошо и спокойно. Пускай у нас не настолько технотронное общество, как у американцев, но по крайней мере мы живем в XXI, а не в XIII веке, когда людей убивали в огромных количествах. Проблема в том, что мы и американцы люди разных эпох. Даже генералы и маршалы, понюхавшие пороху, становились пацифистами. Я думаю, даже Тимошенко.

Справка «НИ»

Питер УСТИНОВ (полное имя и титул – сэр Питер Александр Устинов) родился 16 апреля 1921 года в Лондоне. Дед Питера Устинова был офицером царской армии, покинувшим Россию после Октябрьской революции. Отец – известный журналист, мать – пианистка. Устинов окончил Лондонскую театральную студию и уже к тридцати годам стал известен как плодовитый театральный и кинорежиссер, сценарист, актер и продюсер. Его актерский кинодебют состоялся в 1940 году в картине «Моя жизнь – мои преступления». В 1944 году Устинов впервые выступил в качестве сценариста в фильме «Бессмертный батальон», а в 1946-м успешно совместил обязанности режиссера, продюсера и сценариста в фильме «Школа тайной службы». Пик славы Питера Устинова пришелся на 60-е годы, когда он получил двух «Оскаров» как лучший актер второго плана (в фильмах «Спартак» и «Топкапи») и снял два лучших своих фильма: «Романов и Джульетта» (1961) и «Билли Бадд» (1962). В конце 70-х он сыграл Эркюля Пуаро в серии фильмов по произведениям Агаты Кристи. Сегодня Питер Устинов занимается литературной и театральной деятельностью, он вошел в когорту лучших театральных режиссеров Великобритании. В последние годы он нередко бывает в России, поставил здесь уже несколько драматических спектаклей. Последняя работа – опера Прокофьева «Любовь к трем апельсинам» в Большом театре.