Posted 15 июня 2005,, 20:00
Published 15 июня 2005,, 20:00
Modified 8 марта, 09:31
Updated 8 марта, 09:31
Актер, режиссер Александр Калягин
– Александр Александрович, у вас сцена расположена на Арбате, прекрасное место. Почему вдруг возникла идея о необходимости нового здания для «Et Сetera»?
– Когда мы получили теперешнее здание «Et Сetera» на Новом Арбате – это было счастье, потому что до него мои выпускники, с которыми мы делали театр, ютились в каких-то подвалах, в ДК заводов и т.д. Мы репетировали в самых невообразимых помещениях от туалетов до подворотни. А театр не может долго бомжевать. Ему необходимы свое место, своя сцена, свой дом, свой воздух, своя атмосфера. Тогда я ходил-ходил-ходил по инстанциям. Перенес инфаркт, общался с какими-то чиновниками. И понимал, что мы говорим на разных языках. Когда общаешься с режиссером, партнерами, даже неталантливыми, то все равно это люди одной с тобой группы крови. А тут все было другое: реакции, набор слов… Когда шел на очередную встречу, заряжал себя мыслью: «Неужели люди, которые так любили мои роли, не откликнутся?» Откликнулся Ресин. Место было предложено прекрасное – Арбат. А вот когда я увидел сцену, зал, то понял, что приспосабливаться будет трудно. Помещение было заброшенное, неухоженное. Помню рваный занавес в каких-то подозрительных разводах.
Зал был построен для актовых собраний. У сцены ни глубины, ни высоты. Каждый раз перед режиссером и художником стояла задача практически невыполнимая (до сих пор не понимаю, как им это удавалось) – замаскировать все недостатки пространства. Когда к нам приезжали приглашенные режиссеры и начинали осмотр сцены, я видел, как у них в глазах появлялся ужас: Боже, куда я попал, не сбежать ли? Они хорошо ко мне относились, но эта сцена диктовала свои условия. Какие-то замыслы приходилось сразу отбрасывать, какие-то урезать и вписывать в предлагаемое пространство. Всякий раз надо было идти на компромисс.
Мне с самого начала было понятно, что играть на этой сцене я могу только временно. Есть тип театра – камерного, подвального, интимного и т.д. Но я вырос в театре абсолютно другого типа. Мой первый театр – Таганка. И все превращения таганской сцены, которые устраивали Любимов и Боровский. Потом сцена Театра им. Ермоловой. А потом МХАТ. Гигантский размах сцены на Тверской… И мне – актеру трудно втискивать себя в сцену-коробочку. Когда внутри соотносишь себя с Додиным, со Стуруа… То начинаешь мечтать и о сцене, где они могли бы работать свободно.
– Недостатки сцены на Арбате можно перечислять долго, но от мечты к реализации длинный путь. В Москве есть много театров, чьи помещения гораздо меньше и, простите, хуже, чем у «Et Сetera»… Как вам удалось добиться осуществления мечты – строительства нового, современного здания театра?
– Для себя я называю это чудом. Вначале мы пытались выхлопотать место рядом на Арбате. Но там построили мультиплекс, и все сорвалось. Я это довольно тяжело пережил. И тогда мне на помощь пришли друзья, уговаривая не сдаваться, а попробовать добиться здания в другом месте. Начался новый этап хождения по инстанциям. И так возникла Мясницкая. И это было чудом. Мои родители меня зачинали в здании, которое стояло в ста метрах от того места, где теперь построен мой театр. Я бегал мальчишкой по этим переулкам. Это мои родные места, места моего детства. И именно там воплотилась главная мечта моей жизни – свой театр. Когда-то мама пригласила столяра специально, чтобы он по моим указаниям построил детский игрушечный театрик с порталом, кулисами, сценой. И я часами мог менять кулисы (они были разноцветные), устраивал там представления, на которые приглашал детей из нашей коммунальной одиннадцатикомнатной квартиры.
Когда было решено строить театр, я перебирал эскизы (вначале были приглашены итальянские архитекторы), и они все мне не нравились. Театр у них походил на какое-то казенное учреждение или магазин. А мне всегда казалось, что театр с первого взгляда должен как-то заинтриговывать. Чтобы человек остановился, захотел рассмотреть его подробнее, понять, что перед ним. Про театр все время говорят «Театр – это мир». А мир вокруг многоцветен и разнообразен. В новом здании мне хотелось воплотить этот принцип многообразия. Чтобы окна были все разные: готические, венецианские, круглые, овальные, квадратные. Чтобы в архитектуре смешались дворцовый портал (мы его скопировали с дворца в Бурже) и какая-нибудь конструктивистская башня. Чтобы внутри зритель начал удивляться и рассматривать лестницу, которая здесь такая, а дальше абсолютно другого цвета и формы.
– Станиславский считал, что главное в театре – сцена и ничего не должно отвлекать зрителя от сцены…
– А я решил с этим принципом не согласиться. Мне кажется, сам зрительный зал должен быть предметом интереса. Я знаю мхатовский принцип: ничего не должно отвлекать от сцены. Глухие цвета, сдержанные линии. Или просто какое-то никакое пространство. А все внимание сцене – там должно твориться чудо. Но разве чуду помешает, если и зал станет неожиданным, привлекающим внимание. Кто сказал, что все стулья в зале должны быть одинаковые?
Мне захотелось, чтобы театральные кресла были разных эпох. Одно – из XVII века, другое из XIX, третье – модерн. А на балконе будут стоять скамьи, такие, какие были в шекспировском «Глобусе» (правда, мы из гуманизма положим на них подушечки). Наш попечитель дал деньги специально на кресла. И сейчас их делают на заказ в Италии. В зале будет примерно 550 – 580 мест. Пока кресла не расставили, никто не может сказать точное количество.
– Меня сразил потолок в вашем зрительном зале. Точнее три люстры, которые висят, по-моему, закрывая от зрителей балконов сцену…
– С люстрой – это моя идея Мне хотелось, чтобы зритель, сидящий на балконе, вначале почувствовал возмущение: что за чертовщина. Из-за люстры ничего не видно! Что за места! Что за идиот придумал это безобразие. А когда в зале начнет гаснуть свет, то люстра тихо уйдет наверх. Создали специальную систему блоков. И это будет первая обманка зрителя. В идеале мне бы хотелось, чтобы, даже если спектакль не понравился, зрители все-таки говорили примерно так: «Сходить стоит, хотя бы посмотреть на пространство». Мне кажется, получается забавно. Но хочу специально подчеркнуть, что этот театр строился прекрасной командой великолепных специалистов. Но крайним и принимающим решения был я. Так что если будут ругать, то вина – моя. Я говорил свои идеи. И даже если они были неосуществимые по нормам «сопромата», строители, архитекторы, дизайнеры находили компромисс и все-таки находили путь воплощения моих задумок.
Сцена оснащена всеми необходимыми приспособлениями: пол опускается, есть поворотный круг, есть необходимая площадка для звукового оборудования. Все световое оборудование полностью компьютеризировано. Занавес нам пишет Эдуард Кочергин, один из лучших российских художников. Я увидел, как он сделал занавес у Колобова. И сразу сказал: «Эдик, в моем театре занавес будешь делать ты». Придумали удобные и забавные гримуборные. Женские – в таких розоватых оттенках, мужские – в голубоватых. В театр должно быть приятно приходить. На первом этаже будет чайная комната. У каждого в гримерке будет не только радиотрансляция, но и монитор, чтобы можно было видеть происходящее на сцене.
Сейчас ехал из Нижнего Новгорода, спать в поезде не могу, так весь блокнот исчеркал вопросами к архитектору, дизайнерам. Что с бра для фойе, как плитки в гримерных, проверить кондиционеры и т.д. И так изо дня в день.
– Напрашивается вопрос: а вам это надо? Актер, любимый многими режиссерами. В расцвете сил, вместо того чтобы репетировать, готовить роль. Не спит в поезде и думает о кондиционерах…
– Да я уже сейчас иногда слышу скрежет за спиной: «Зачем Калягину новое здание!» Все завистники Москвы объединились и шипят. Не понимаю этих людей!
– Вы кажетесь слишком успешным и беспроблемным человеком...
– Чужая жизнь всегда кажется легче. А так бывало всякое. Моя первая жена Таня умерла совсем молодой. А через одиннадцать месяцев после нее умерла мама. Жизнь разделилась на «до» и «после». Я остался совсем один с маленьким ребенком на руках. И я знал, что, если сорвусь, уйду в запой или в загул, все меня оправдают и будут жалеть. И этот соблазн был… Но Ксенька, дочь была якорем, за который я держался и выстоял. А все эти всхлипы: ах, счастливчик! Еще и театр отхватил! Как будто я его построю, а потом унесу с собой в могилу. Мне кажется, что радоваться надо, что в Москве появилось новое театральное здание. Меня не будет. Фамилию Калягин забудут, а театр еще век простоит, а может, и больше. Это же все городу останется, этим молодым, которые сейчас начинают…
– Давайте тему могилы и завистников оставим. Расскажите, чем будете открываться? Какая пьеса, кто ставит? Кто занят?
– Я слишком хорошо помню, как открывалась «Перламутровой Зинаидой» сцена МХАТа в Камергерском. Спектакль провалился, и этот провал до сих пор эхом звучит в голове, сидит ноющей болью в сердце. Он что-то с самого начала сломал в нашей жизни на новом месте. И я подумал и решил отказаться от мысли открыться новой постановкой. Открываться будем концертом. Причем концертом для своих. Позовем гостей, пусть поют, пляшут, показывают смешные сценки. Небольшое веселое действо часа на полтора. Потом напиться дня на три. А потом вымыть театр и начать в нем жизнь.
Справка «НИ»
Александр КАЛЯГИН родился 25 мая 1942 года в городе Малмыж Кировской области, куда во время войны была эвакуирована его мать. После школы отучился в медицинском училище в Москве, некоторое время работал фельдшером на «скорой помощи». В 1965 году окончил театральное училище им. Б.Щукина. Работал в Московском театре драмы и комедии на Таганке, театре им. Ермоловой, в 1971 году перешел во МХАТ имени М. Горького под руководством Олега Ефремова. Сыграл более чем в 60 кинофильмах. Всенародную известность принесли роли в фильмах «Раба любви» (1975), «Здравствуйте, я ваша тетя» (1975). Как кинорежиссер дебютировал в 1985 году фильмом «Подружка моя». С 1996 года является художественным руководителем созданного им театра «Et Cetera». Лауреат Государственных премий СССР (1981, за роль в фильме «Допрос»; 1983, за театральные работы). Народный артист РСФСР (1983). Председатель Союза театральных деятелей России, член президентского Совета по культуре.