Posted 15 января 2004,, 21:00

Published 15 января 2004,, 21:00

Modified 8 марта, 09:47

Updated 8 марта, 09:47

Лия Ахеджакова

Лия Ахеджакова

15 января 2004, 21:00
Сразу после новогодних праздников Лия Ахеджакова окунулась с головою в работу. Позавчера она сыграла в спектакле «Мы едем, едем, едем...» Николая Коляды в родном «Современнике», а сегодня отправилась на гастроли по России. Но где бы она ни играла, всякий раз кажется, что вокруг нее создается особое поле: «театр Лии Ах

– Вы рано узнали театр «с изнанки» – росли в театральной семье. Помешало это вам или помогло в вашем профессиональном пути?

– Я выросла в провинциальном театре в послевоенные годы. Вот там – каждый месяц – новый спектакль, а иначе не выживешь – голод. Папа – режиссер этого театра, мама – ведущая актриса, «героиня». Послевоенный провинциальный театр: голодные актеры, дети, тещи, мамы, тазы, кастрюли, переезды, юг. Мама в кринолине, в белом парике, с накрашенными ресницами. Дикая жара! Я выросла в любви и ненависти к каторжному актерскому труду. И все-таки осталась на всю жизнь любовь к театру, к провинциальным артистам, к кулисам, к вечным гастролям.

– Бывает, что память или какие-то жизненные впечатления питают роль, как-то влияют на трактовку образа вашей героини?

– Конечно, пока работаешь над ролью. А бывает, что на каком-нибудь 50-м или 100-м спектакле вдруг прозреешь – жизнь обжигает. Как-то я играла в какой-то сотый раз «Персидскую сирень». А в это время была вся страшная история с Курском. Я говорю: «Все были живы. И все умерли. Одна мечта осталась». И вдруг нахлынули кадры из хроники: как они уходят – все в форме, красивые, молодые, шутят. А один такой огромный, добродушный, с маленькой собачкой – и целует ее. Потом сказали, что их всех уже нет, а у него сын родился. Вот вижу их лица. Их дети, жены – все в одну минуту промелькнуло, и я совсем вырубилась из спектакля, такая живая боль. Не обычные профессиональные слезы, а те, когда глазам больно, в горле, в груди больно, лицо искажается. Это редкое (для меня, во всяком случае) ощущение на сцене! Оно питается очень горькими чувствами, от потерь в жизни, от сопричастности чужому горю, от потрясений, которые врагу не пожелаешь. Конечно, не хочется такой ценой заслужить те секунды подлинного проживания на сцене, когда зал замирает, а пауза может длиться бесконечно.

– Скажите, есть у вас какие-то ритуалы настройки на спектакль? Читаете свою тетрадь роли? Или мысленно повторяете спектакль? Или приезжаете заранее в театр и стараетесь от всего отключиться?

– Когда редко идет спектакль, а текста много, приходится его повторять каждый раз. Нелюбимое занятие, но очень полезное: вдруг открывается какой-то совершенно новый неожиданный смысл… Приходить заранее в театр, конечно, правильно. Проторчишь два часа в пробке с риском вообще не попасть в театр, а как потом эту панику из себя вытравлять? Это только кажется: вышел на сцену и все забыл. Куда денется эта «пожарная тревога» за один-два часа до спектакля? Я играла Коломбину, а у меня мама умирала. Я приезжала из больницы, гримировалась, одевалась, шла на сцену, как сомнамбула. Это была другая актриса! И, знаете, более глубокая, чем я, более трагичная, юмор отказывал совсем. Вообще мистика какая-то: мама играла Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», когда умирала бабушка, ее мама. Я играла Коломбину, и мне только в лифте, после спектакля партнеры сказали, что во время спектакля мама умерла. Как можно это оставить за сценой, выскочить свеженькой, забыв все и с чистого листа начать жить в спектакле?

– Актеров специально учат, как войти в роль? А как выйти? Как сбросить с себя напряжение после спектакля?

– «Рецепта» – нет. Прийти домой после спектакля и лечь спать? Не будешь спать. Или уж такие нужны железные нервы. У актеров такое непрошибаемое спокойствие редко. За три часа спектакля (или даже полтора часа) так возбудишься, столько воспоминаний в себе вызовешь, так разбередишь душу – как тут успокоиться? Если спектакль прошел хорошо, то радостное возбуждение, а если плохо – фоном в голове все время идет разбор ошибок, недовольство собой, досада.

– Что для вас самое трудное в профессии?

– Самое трудное, конечно, работа над ролью. Анатолий Васильевич Эфрос написал: «Репетиция – это голыми руками гвозди забивать». Это первое. Второе – годами ждать новой роли. Третье – держать удар, когда неудача. И, главное, никогда не завидовать.

– Не завидовать чужому успеху? Или выпавшей удачной роли? Или тому, что у кого-то есть работа?

– И то, и другое, и третье, и еще много чего есть на свете, чего у тебя нет, а у кого-то есть. Как удержаться от мысли: «Почему?» – вместе окончили институт, вместе пришли в театр, две подруги. Ей дают Джульетту, тебе – пажа Париса… А восемь лет не иметь ни одной новой роли? Приходить в свой театр, видеть чудесный спектакль, наблюдать, как прекрасно играют твои коллеги, как они выросли, пока ты ждешь свою новую роль и уже теряешь надежду? И потом, сейчас столько наград, всяких «масок», «овнов», «чаек» и других птиц, которыми одаривают выдающиеся и просто неплохие работы в нашем деле. Это тоже повод для огорчения, если эти ценности чужие. А жить в провинции, переиграть всю мировую классику, не получать зарплату, или получать копейки, и наблюдать успех «звезды» столичного масштаба, за спиной которой пара сериалов, пара «чаек» и портреты в модных журналах? А от этих переживаний – хандра, болезни, дурной характер. И уже не человек, а один сплошной желчный пузырь. И как следствие – уходит дар. Молиться надо, чтобы не посещали эти чувства.

– Придя в «Современник», вы семь лет ждали роли…

– Я и в ТЮЗе годами ждала, когда «дадут». Не находилось ни курочки, ни козочки, ни белочки. Но был Эльдар Рязанов, мой спаситель. Он всегда был со мной, когда мне было трудно в театре и в жизни. Именно он заразил меня своей способностью весело работать и не ныть. Даже когда не дается роль. Когда трудно физически: холод, усталость, недосып – спасает юмор. И я стараюсь так работать, хотя не всегда получается. Слава Богу, сейчас возможны частные проекты, есть театральный процесс, который идет параллельно репертуарному театру.

– А какие самые счастливые минуты в профессии? Когда понимаешь, что все не зря?

– Когда смотрела спектакли Эфроса. Когда смотрю постановки Петра Фоменко. Когда звонит Рязанов и рассказывает про мою новую роль у него в картине… И еще бывают минуты (или секунды) зачарованности на сцене, когда не играешь, а живешь, летишь, зал замирает. Недавно с Мишей Жигаловым играли в Новом Уренгое «Персидскую сирень». Зритель там избалованный и чуткий. И вот когда встал зал, нас не отпускают, и слезы и какая-то волна благодарности из зала, которую не спутаешь ни с чем… Мы с Мишей сцепили руки, стоим, плачем, сами не знаем, отчего плачем. Эта взаимная энергия любви и благодарности – самое дорогое, чем могут люди одарить друг друга.

– Отношения актера и режиссера определяют по-разному: от любви до поединка. Как складываются ваши отношения с режиссерами?

– В каждом конкретном случае все по-разному. С каждым из режиссеров – я другая. Конечно, что-то остается свое, спрятанное. Но все равно приходится пристраиваться, находить свою линию поведения. У меня нет универсальной отмычки, с которой я прихожу в работу. Какой режиссер – такой и актер; каждый из нас в процессе работы должен немного как бы прогнуться, чтобы как-то «сцепиться», совпасть друг с другом. А если оба не прогибаются, то либо это идеальное сотрудничество, либо кто-то будет поломан. Конечно, с теми, кто тебя в упор не видит, приходится трудно. Работать тяжело, ощущаешь себя глупой, и радости в такой работе мало. Я могу прийти со своими представлениями, а режиссер все разрушит. И придется прилаживаться к его представлениям и петь его песню. А иногда он прислушивается к твоим предложениям, учитывает тебя в своем замысле. И это веселее.

– Актеры часто жалуются, что режиссеры готовы продолжать репетиционный процесс до бесконечности, в то время как актерам уже хочется выйти к зрителю. Вы не устаете от репетиций?

– Я люблю репетиции, терпеть не могу, когда все делается быстро, мобильно – два месяца и готово. Плохо, когда ты не готов, не завоевал право выйти даже на генеральную, а у тебя уже премьера! Один актер уже пробежал эту дистанцию, а другой еще нет. И это не значит, что он хуже. Я, кстати, не люблю актеров, которые очень профессионально, быстро, с «огоньком» работают. По мне – лучше подольше читать по складам. Есть такой прибор – магнитный томограф, он снимает наши органы по миллиметрам, возникает объемная картина, можно ставить диагноз. Вот хочется по миллиметрам двигаться, чтобы открыть то, что в роли скрыто за словами, тогда будет объем. Разве можно за месяц выпустить спектакль? Что можно за месяц родить? Выкидыш.



Справка «НИ»

Лия АХЕДЖАКОВА родилась в Днепропетровске 9 июля 1938 года. В 1961 году окончила ГИТИС. С 1960 года по 1977 год работала в Московском театре юного зрителя. С 1977 года – актриса театра «Современник». Играет ведущие роли в спектаклях «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Виндзорские насмешницы» Шекспира, «Предупреждение малым кораблям» Теннесси Уильямса, «Мы едем, едем, едем…» и «Селестина» Николая Коляды. Ахеджакова снималась в фильмах «Двадцать дней без войны» Алексея Германа, «Москва слезам не верит» Владимира Меньшова, «Сукины дети» Леонида Филатова. Актриса давно и плодотворно сотрудничает с кинорежиссером Эльдаром Рязановым. Ахеджакова снималась в его фильмах «Ирония судьбы, или С легким паром», «Служебный роман», «Гараж», «Небеса обетованные», «Старые клячи». За участие в фильме «Служебный роман» актриса получила Государственную премию. В 1995 году году Лие Ахеджаковой присвоено звание народной артистки России.

"