Танец на краю могилы

Несколько лет назад Люк Персеваль привозил в Санкт-Петербург свою версию «Дяди Вани», где действие чеховской пьесы было наложено на реалии фламандской деревни. Англоговорящая прекрасная чужестранка Елена Сергеевна с трудом понимала язык местных жителей, чувства здесь выражали матом и фамильярным похлопыванием ниже спины. А в финале ливень заливал не только припасенное Соней сено, но и саму усадьбу Войницких. Действие «Вишневого сада», специально для «Талии» переписанное популярным немецким философом-драматургом Карлом Хегеманом, разворачивается в сознании забытого всеми старика Фирса, который вспоминает самые яркие моменты последних месяцев жизни усадьбы.

Над сценой «Талии» висят белые шары-фонари, как знак постоянно все освещающего собой цвета вишневых деревьев. У задника расположился музыкант с электроустановкой, увлеченно «врубающий» в сценах кульминаций французский шансон. …Монотонное бормотание Фирса: цвай унд ахциг, драй унд цванциг.., – начинает спектакль. Неожиданно молодой, подтянутый сосредоточенный слуга ходит вдоль выстроенной на авансцене шеренги стульев и бормочет свои таинственные подсчеты, то ли вспоминая размеры хозяйского имения, то ли подсчитывая долги барыни.

Персонажи «Вишневого сада», кроме вычеркнутых драматургом Шарлотты и Симеонова-Пищика, – чинно расселись на стульях, строго глядя в зрительный зал. Пижон Яша в черных очках и в женских туфлях, склонился к Дуняше – строгой барышне в розовой блузке. Решительная Аня развернулась всем корпусом к Пете. А несчастная Варя в нелепых очках пытается пообольстительнее положить ногу на ногу и привлечь внимание Лопахина. Но Лопахин слишком занят: то и дело звонит мобильный телефон, и он на английском, французском, турецком обсуждает дела и курс акций. Отвлекаясь от телефона, он пытается изложить свой план продажи имения и вырубки сада. В ответ – дружный и чуть смущенный смех, каким реагируют в тесной компании на смешную, но неприличную шутку. Особенно долго смеется Раневская: милый, о чем вы?

Немолодая, очень усталая хозяйка дома неожиданно напоминает чем-то брехтовскую мамашу Кураж: тот же тип женщины с потасканным сердцем и бесстыдными молодыми ногами, которые еще рвутся куда-то вдаль. Раневская – Барбара Нюссе уже отделена от окружающих невидимой, но ощутимой границей конца судьбы. Поэтому ее объятия и поцелуи все время напоминают прощальный ритуал похорон.

Персеваль не пытается «переиначить» Чехова или постебаться над ним, но сознательно ставит чеховских персонажей под беспощадный свет брехтовской традиции. В результате фигуры героев лишаются привычных оттенков и полутонов, обретают пугающую гротескную резкость контура и жеста.

Яша (Маттиас Лея) вывез из Парижа не только новый прикид, но и нетрадиционную ориентацию, с которой в российской глубинке вряд ли выжить. Семеня по сцене на огромных каблуках женских туфель, поправляя пиджак «в облипочку», он падает барыне в ноги: возьмите с собой, увезите, не могу я здесь, среди невежества!!!!

…Объявивший о своей покупке имения, Лопахин (Тило Вернер) пускается здесь в неистовый пляс (хореограф – Тед Стоффер). Бритоголового, чопорного мужчину несет какая-то мутная волна, выгибающая и ломающая его тело в безумных, непристойных коленцах. И ты понимаешь, что такая же стихия ритма подхватила его на торгах, заставила купить имение, «лучше которого нет на свете», и тем убить женщину, боготворимую с детства.

Люк Персеваль рассказывает в своей постановке историю женщины, для которой ее сад и ее дом – частица ее самой. «Продавайте меня вместе с садом», – идет рефреном роли Раневской. Вся ее жизнь – здесь, где могилы родных, где среди деревьев бродят призраки покойных мамы и сына. Она также не может уехать отсюда, как не могут эмигрировать вишневые деревья. Удивительно, но космополит и человек мира Персеваль последовательно и сознательно, умно и убедительно проводит в самых разных своих спектаклях непопулярную сегодня мысль о кровной связи человека с его родным домом. Человек в его спектаклях вовсе не «перекати-поле», свободно носимое в мировом пространстве. Скорее – дерево, прочно вросшее в свою почву, чьи корни, если обрубишь, – будут кровоточить…

Собравшись на авансцене, стоят, озираясь, бывшие обитатели усадьбы. И только Раневскую подхватывает на руки неожиданно молодой и сильный Фирс, и уносит, кружа в последнем нескончаемом танце. И в такт их кружению качаются и плывут горящие белые шары и сгущается мрак.