Posted 14 января 2010,, 21:00

Published 14 января 2010,, 21:00

Modified 8 марта, 02:22

Updated 8 марта, 02:22

Актер Виктор Сухоруков

Актер Виктор Сухоруков

14 января 2010, 21:00
Незадолго до Нового года Виктор Сухоруков сыграл на сцене Театра имени Моссовета царя Федора в постановке Юрия Еремина «Царство отца и сына» по Алексею Толстому. О том, как привыкший к вольному графику артист входил в новый театральный коллектив, и о том, почему сейчас театр ему кажется интереснее чем кино, Виктор СУХО

– Виктор Иванович, у вас очень долго был имидж кота, который гуляет где ему вздумается, избегая всех стабильных структур… Почему вдруг вы решили войти в труппу Театра имени Моссовета?

– Начинал свою актерскую жизнь я в Государственном театре комедии в Санкт-Петербурге, где главным режиссером был Петр Наумович Фоменко. И он предложил мне, молодому двадцатишестилетнему актеру, роль семидесятилетнего старика Кузьмы Егоровича в спектакле «Добро. Ладно. Хорошо» по Василию Белову. Там было шесть огромных монологов, и я справился. Как было после этого не загулять?! Не поймать кураж?! Не спиться?! Когда Фоменко «ушли» из Театра комедии, а меня выгнали за пьянку, то начались годы мытарств. Я перепробовал многое… Работал грузчиком, посудомойщиком, хлеборезом…

– Прямо по Станиславскому – расширяли свою аффективную память…

– Станиславскому хорошо было призывать к экспериментам над собственной жизнью – у него был обеспеченный тыл: богатая семья, золотоканительная фабрика… А у меня никаких тылов не было. Был только дар, который я чувствовал в себе, который меня вел по жизни. В сущности, кто я? Продюсер собственного таланта. Это он меня вел по жизни, он принимал те или иные решения. У него есть даже имя-отчество (я держу его в секрете). Скажем, когда я вернулся в Москву, я восемь лет играл в спектакле «Игроки» в антрепризе Олега Меньшикова. И это был прекрасный опыт. Я боюсь о нем рассказывать, потому что все скажут, что Сухоруков опять преувеличивает, опять выдумывает. Но там все было прекрасно, чисто. Там была потрясающая команда! За все годы, что мы играли спектакль, никто ни с кем не поругался. Ни разу. Так не бывает! Это притом, что собрались люди с характерами ой-ой-ой какими нелегкими. А потом у меня были приглашения в разные театры. Скажем, приглашала Галина Борисовна Волчек в «Современник»… Я отказался. Может быть, зря. Но она меня звала на вводы в старые спектакли. А я не хотел возвращаться в прошлую жизнь. Я так и сказал: «Не хочу оглядываться назад. Вот если бы вы меня позвали на новые работы»… Наверное, ей было обидно. Кто он такой, чтобы ставить условия! За годы вот этого автономного существования я обрел свободу. Я знаю, что я за все отвечаю сам. Сам отвечаю за свой капитал – свой талант. Это такой мой личный капитализм. А на роль Федора в Театр Моссовета меня позвали за тарелкой супа. Мы обедали в ресторане с Юрием Ереминым, и он предложил мне эту сказочную роль. Первое, что я спросил, – а в театре на Федора кто-нибудь претендует? Если есть заявки, то не отказывайте никому. Давайте будем репетировать в нескольких составах. Давайте создавать Федора коллективно – на двоих, троих… Так я попал в труппу Театра Моссовета… Так начался мой роман с этим театром.

– А что для вас обычно решающее условие для принятия того или иного предложения?

– Первое, на что я смотрю, – какая роль? Сначала срабатывает интуиция. Потом я смотрю, есть ли в роли такое словечко «вдруг». Это я за годы работы выработал свой подход, свой метод. И для меня вот эти «вдруг», как удав кролика, манят к себе. Второе – кто ставит спектакль (или снимает фильм), личность постановщика? Третье – какие люди будут вокруг? Четвертое – кто будет моими ближайшими партнерами? Заметьте, что я отделяю «людей» и «партнеров». Наконец, пятое – в каком здании это будет играться? Театр Моссовета – театр с огромной историей. Завадский, Раневская, Мордвинов, Марецкая, Орлова, Плятт… Еще десятки фамилий. Я хожу по тем же коридорам, где ходили они, такие мощные силы нашего театра и кино. Выхожу на ту же сцену. Сижу в тех же гримерных. Смотрюсь в те же зеркала. Я ощущаю себя их продолжателем. И это дает такую энергию!

– В театре со сложившейся труппой, с долгой историей, с традициями обычно косо смотрят на пришельцев. Как отнеслись к вам?

– Вряд ли все были в восторге от моего прихода. Но здесь работают удивительные люди. Мне ни разу не дали понять, что я чужак. Наоборот, я не ожидал столько человеческой теплоты, заботы, участия. Вот, скажем, костюмер сшила мне для репетиций шапку Мономаха. Никто ей не давал распоряжений, это не входит в ее обязанности. Но она где-то нашла бархат, где-то нашла кусочек норки, вот обшила все стеклышками и даже сделала крестик на макушке… И я репетировал в ее шапке. И мне тепло от этого внимания. У меня удивительные партнеры. Катя Гусева, Александр Яцко, Валерий Яременко… Собралась настоящая команда, где все варятся в одном котле. Я наблюдаю как они работают, и душа радуется. Какая энергия и страсть! Какое честное отношение к своему делу! И я думаю, что должны быть результаты высокими там, где талант словно в тренажерном зале трудится…

– Если судить по отношению к вам коллег, режиссеров, зрителей, то можно сказать, что вы избалованы любовью окружающих. Не мешает ли это самочувствие «любимца» вашей работе?

– Надеюсь, что нет. Видите ли, признание, любовь публики, премии – все это пришло ко мне достаточно поздно, и я уже был закален. Я уже умею адекватно воспринимать эти волны в актерской жизни: то никому не нужен, то нужен всем. Это такая специфика профессии, в которой огромную роль играет удача. Надо верить в себя. А любви окружающих надо радоваться, но знать, что завтра все может измениться. Быть к этому готовым. «Будь бдителен», – предупреждает меня мой талант. И я думаю, что у меня уже выработался иммунитет против яда медных труб. Быть нужным для меня гораздо важнее любого признания, любых премий. Дадут премию – буду радоваться. Дома на полку поставлю, пыль буду смахивать, всем друзьям-знакомым хвастаться. Но гораздо важнее – осознание, что тебя ждет работа. И что ты в этой работе нужен.

Фото: МИХАИЛ ГУТЕРМАН

– Роль Федора Иннокентий Смоктуновский называл одной из самых сложных в мировом репертуаре. Как вам удалось найти с ней контакт?

– Это уже не первый царь, которого я играю. И я заметил, что играть царей вредно. Быстро снашиваешься, быстро стареешь. Но главное – начинаешь как-то по-другому смотреть на мир. Точно видишь окружающее из иллюминатора самолета. Все вокруг булькает, бурлит, копошится. А люди кажутся маленькими-маленькими. И ты чувствуешь, как у тебя истончается совесть. Как какие-то нравственные нормы теряют незыблемость при взгляде с той, государственной высоты. Ты уже меришь жизнь не человеческими мерками, а государственными интересами… А это очень опасная мера вещей. Я видел спектакль со Смоктуновским-Федором. И до сих пор помню сцену, как он откидывал письмо, где сообщалось об убийстве царевича Дмитрия. Но наш Федор не похож ни на Смоктуновского, ни на Москвина, ни на Орленева… Может, нас проклянут, может, посмеются. Но я надеюсь, что это интересная работа. Я сам многое понял, работая над Федором. Скажем, что такое патриотизм…

– И что такое патриотизм?

– Патриотизм – это честное отношение к своему делу. Очень просто. Но если каждый из нас будет ЧЕСТНО относиться к СВОЕМУ ДЕЛУ (все с большой буквы), то не будет этих пожаров от головотяпства, и крушений поездов, и загрязнений рек... Мы будем внимательными друг к другу – и это тоже входит в понятие патриотизма. И тут я патриот.

– Обычно это шок для актера, когда внутренний процесс репетиций заканчивается и наступает время выносить спектакль на публику… Как вы переживаете этот момент?

– Обычно работа над ролью у меня начинается с отрицания. Я ко всему отношусь подозрительно: к своим идеям, фантазиям. Мне все кажется неверным, неубедительным, незрелым. Но время идет, роль все больше захватывает, и наступает другой этап. Тебе начинает все нравиться. Рождается кураж, тебя несет. И тогда все кажется прекрасным. Вот тут необходим доброжелательный зритель, которому ты доверяешь. Нужен сторонний взгляд. Чтобы тебе сказали: «Витюшка, ты совсем не в ту сторону пошел и занимаешься ерундой!» Или, наоборот, поддержали, сказали, что все делается правильно. Приход зрителя – необходимый этап работы. И его нельзя все время откладывать. А то можно забыть о цели. Мы целый год репетируем этот спектакль. Ради него я отказался от многих предложений в кино и на телевидении. Я отказался от очень заманчивых поездок по миру. Я мало читаю. Я не хожу по театрам. Я телевизор включаю редко. Все время я отдаю Федору. Но вот по организационным причинам выпуск стал откладываться с весны на осень, потом на весну. И тогда я показал свой характер с другой стороны – пошел к руководству театра и сказал, что или мы играем спектакль до Нового года, или я ухожу из театра и из роли. Это был отчаянный шаг. Но он был необходимым.

– Как складывались ваши отношения с режиссером? Ведь это первая ваша работа с Юрием Ереминым?

– Конечно, много его постановок я смотрел раньше. Но как-то совместной работы нам не выпадало. И сейчас я об этом жалею. Он очаровательный художник. Из тех немногих, которые растворяют себя в работе, как в кислоте. Поразительная трудоспособность и поразительно требовательное отношение к себе. Этот труд, который сейчас стал складываться и собираться в спектакль, – он просто даже какой-то пугающий. Он взял две очень мощные пьесы и соединил их вместе, желая, чтобы спектакль при этом был коротким. Как это может получиться? Я сегодня еще не представляю. Пока репетируешь, вроде все идет привычно. Но вот сейчас все собирается, – и дух захватывает. Столько событий у меня в роли, столько «вдруг», что я иногда думаю: надо заказать медсестру за кулисы… На всякий случай.

– Типун вам на язык, все будет хорошо (стучу по дереву)...

– Такой радости, такой усталости, такой бессонницы я не испытывал давно. Я просыпаюсь ночью, и первая мысль: Театр Моссовета, мои партнеры, режиссер, моя роль. Хочу не хочу – про это думаю. Не думать не могу. Давно этого со мной не было. И поэтому очень хочу успеха, мечтаю об успехе, об удаче. Я не люблю спортивной терминологии по отношению к искусству, но тут я хочу победы. Хочу, хочу, хочу...

"