Актер Богдан Ступка

– Богдан Сильвестрович, вы были удивлены, когда Кеосаян предложил вам роль Генерального секретаря ЦК КПСС?

– Удивлен и даже испуган. Знаете, исполнять роль человека, о котором у каждого свое мнение, – рискованное дело.

– Но за последние годы вы сыграли так много известных лиц…

– Это правда, они прямо косяком идут. Но Брежнев – особый случай. Он у всех был на виду – то ли страшилище, то ли посмешище. Анекдотов одних сколько! Не знаю, согласился бы я или нет, если бы Тигран не объяснил, что фильм – вольная фантазия и мне не придется копировать своего героя. Так что все хорошее, что есть в этой картине, – от режиссера.

– Не знаю, смог бы я вынести десять минут фильма или нет, если бы вы не придали Брежневу, который всегда казался мне зомби, человеческие черты…

– Мы все делали вместе с режиссером и по законам театрального искусства. В плохом ищи хорошее, в хорошем – плохое, и выйдет живой человек. Тем более когда речь идет о выдумке. О Брежневе, который любит английскую королеву и мечтает о ней. Никто же не запрещает мечтать, верно?

– А как вы думаете, реальный Леонид Ильич хотя бы в мечтах представлял себя свободным человеком, а не зарегламентированным генсеком?

– Наверное. Он же был мужиком, пока не заболел. Красивым, высоким, статным. Помните, как его называли: «Бровеносец Потемкин»…

– Мне больше нравилось «бровеносец в потемках».

– И это был один из двух-трех самых могущественных людей планеты. Управлял своей страной и многими сопредельными.

– Но не управлял собственным языком.

– Да, такой вот парадокс. И кто знает, может, ему в самом деле иногда грезилось, что он женится на королеве Англии и становится британским монархом?

– Если перебрать ваши роли за последние пять лет, то среди них и Богдан Хмельницкий, и гетман Мазепа, и легендарный король Попель, не говоря уже о генералах и прочих начальниках рангом пониже. Кто из них любезней вашему сердцу?

– Как говорят, все дети для отца одинаковы. И роли тоже, потому что в каждую вложен труд.

– Что вы делаете, если роль вам не сразу дается?

– Жду подсказки от режиссера. Мне вообще нужен глаз со стороны. Если постановщик слепой, играть очень трудно. Или если он боится сделать тебе замечание. Мне повезло, что я за эти годы попал к трем очень разным и очень хорошим режиссерам – к Дмитрию Месхиеву, к Павлу Чухраю и к Тиграну Кеосаяну.

– Месхиев, кажется, звал вас Сильвестром Сталлоновичем?

– И проверял, умею ли я носить навоз на вилах. И по болотам лазить.

– А Чухрай не проверял, умеете ли вы носить генеральскую форму?

– Я думаю, он знал, что я знаю, как ее носят.

– Кеосаян как-то корректировал ваше исполнение Брежнева?

– Да, потому что я вначале надувался и пыжился. А он сказал: «Мы пойдем другим путем». Мне он очень импонировал, потому что в нем отражалось, как я играю.

– А в монитор вы не смотрите?

– Нет. Хотя многие отснимутся – и сразу бегут к экранчику посмотреть и оценить. А я вижу не то, как играю, а то, как выгляжу. Как барышня смотрит в зеркало, хороша ли она или плоха. И, как правило, сам себе не нравлюсь.

– Вы говорите по-русски, по-украински и по-польски. А на каком языке думаете?

– На украинском.

– А сейчас?

– Сейчас? (Задумывается.) Не знаю…

– Польский вы усвоили, когда жили во Львове?

– Да, там почти все его знали.

Вы говорите по-польски с акцентом?

– Да, конечно. И Ежи Гофман мне даже сказал, что если в роли короля Попеля на озвучании будет чувствоваться мой выговор, меня переозвучит поляк. Но они молодцы, прислали мне кассету с моей ролью, очень грамотно озвученной на пробу польским актером. Я ее в Киеве изучил. Потом приехал в Варшаву. Сделали один дубль, другой. Прибегает Гофман и говорит: «Будешь озвучивать сам!»

– Русский язык у вас абсолютно чистый. Это тоже из Львова или вы потом стали так хорошо говорить?

– Наверное, потом. Я много снимаюсь, езжу, разговариваю, вот и научился.

– Где сейчас лучше – на Украине, в России или в Польше?

– Это политический вопрос? (Смеется.) Везде хорошо, а дома лучше.

– Когда вы сказали, что некоторые режиссеры боялись делать вам замечания, подумалось, что это случалось в вашу бытность министром культуры Украины…

– Правильно.

– Что происходит при таком скачке вверх? Меняется человек или люди, которые его окружают?

– Я-то не изменился. А некоторые люди по отношению ко мне изменились, это было. Пылинки стали сдувать. На день рождения цветы несли с утра до вечера. Как покойнику.

– Интересный был опыт?

– Очень. Особенно при обратном переходе. Не просто все изменилось, а моментально.

– Почему?

– Потому что к власти особое отношение. Когда ты у власти – всем необходим. А когда власти нет, кому ты, на фиг, нужен?

– Что вы ощутили, когда оставили пост?

– Ничего особенного. То же, что чувствует актер, отыгравший роль.

– Для вас это была роль?

– Конечно. А вы думаете, что другие не играют? Не только министры, все играют. Вот жена мне подсказывает из Шекспира, что весь мир театр и все мы в нем актеры. А философ Сковорода добавил: «Каждый играет ту роль, на которую его поставили».

– Чем отличается игра в жизни от игры в искусстве?

– Игра есть игра, да актеры разные. Кто хорошо играет в жизни, плохо играет на сцене, и наоборот. Хотя, наверное, из этого правила есть исключения.

– Вы как-то сказали, что пытались создать творческий тип чиновника. Получилось?

– Ничего не вышло. У меня другая психика, другое восприятие мира.

– Театральное?

– Можно сказать и так – я ведь вырос в оперном театре, где пел мой отец, потом работал в астрономической обсерватории. Вспоминаю оперу «Цыганский барон». Там были важные судьи в париках со старыми пыльными фолиантами, где содержался свод законов. А в обсерватории были важные кандидаты и доктора наук, они рассчитывали расстояния между звездами, траектории комет и звездные величины. И серьезно к этому относились. А мне было смешно. Для меня и то и другое – театр.

– Как это вы попали в звездочеты?

– В то время Хрущев кинул клич: «Химия решает все», – и я ему поверил, пошел поступать на химический факультет, но не поступил. Устроился в обсерваторию и стал искать свою звезду.

– Нашли?

– Нашел. В Баку.

– Вы имеете в виду вашу жену Ларису?

– Да, мы уже почти 40 лет вместе.

– Вы впервые появились в кино у Юрия Ильенко в фильме «Белая птица с черной отметиной», а через 30 лет сыграли у него же в «Молитве за гетмана Мазепу». Хоть вы и не любите говорить «за политику», а оба этих фильма изрядно политизированы.

– В чем же?

– В «Белой птице» живописуется «освобождение» румынской части Украины в 1939 году Красной армией. Старый украинец, роняя слезы счастья, врет про крепостные порядки и про страшный голод в Румынии в начале 30-х, который на самом деле был в советской части Украины. А в «Молитве» возвеличивается Мазепа и опускается царь Петр.

– Мне так не казалось. В первом фильме я сыграл бендеровца, причем, как оказалось, такого привлекательного, что все будто с ума посходили. А Мазепа… Когда о нем говорят, обычно вспоминают «Полтаву» Пушкина, где он выведен как предатель. А в поэме Рылеева «Войнаровский», которую почти никто не читал, Мазепа – положительный персонаж, борец с царским самодержавием. Он говорил Петру I: «На меня идет швед, помоги войсками». А Петр ответил: «Не дам. Выкручивайся сам как знаешь». Вот он и стал думать, как выкрутиться. Мазепа был сложным человеком, образованным, интересным и в то сложное время в сложных обстоятельствах вел тонкую политическую игру между Россией, Швецией и Польшей.

– А какие времена из тех, что застали вы, были самыми тяжелыми?

– Война, которую я помню ребенком. И старость, которая подкрадывается сейчас. Раньше спрыгивал с дивана, теперь еле поднимаюсь.

– А есть ощущение, что вы уже все видели и все знаете?

– Нет, я очень любопытный. Мне все интересно. Особенно сейчас, когда приходится много гонять по миру. То здесь, то там, с одних съемок на другие, из кино на сцену, со сцены в кино.