Праздник имитаторов

Куратор московской выставки Вадим Садков очень точно определил важность своей затеи: «По всему миру в этом году прошло более семи десятков разных выставок голландского гения. Конечно, возникает вопрос: зачем так много, кому они нужны? На него прекрасно ответила моя коллега из Бостона: «У каждого поколения должен быть свой Рембрандт». Здесь не поспоришь – в России свой Рембрандт был у первого поколения советских граждан (празднование 330-летия в 1936-м), у поколения, обожженного войной (выставки 1956 года), у интеллигентов-шестидесятников (в 1969 году вспоминали 300-летие со дня смерти художника). Кроме того, картины Рембрандта всегда считались лучшим достоянием наших коллекций (в Эрмитаж стоило идти ради одного только «Блудного сына», а в Пушкинский – ради невероятного «Женского портрета»).

Отношение к голландскому самородку лишь немного корректировалось в зависимости от веяний времени (в советских учебниках, конечно же, подчеркивалось его противостояние буржуазным вкусам Амстердама, как следствие – смерть в нищете). Для всех предшествующих поколений картины Рембрандта были своего рода светскими иконами – концентрацией духовного опыта и житейской мудрости. По большому счету, XXI век ничего нового в художнике не открыл. Он привнес методы шоу-бизнеса в восприятие привычных произведений (например, режиссер Питер Гринуэй в Амстердаме устроил представление вокруг полотна «Ночной дозор»). И, существенное достижение, продолжил отделение зерна от плевел – по всем музеям идет экспертиза рембрандтовских картин, многие из которых на поверку оказались вовсе не рембрандтовскими.

Пушкинский музей вынужден был признать, что в юбилейный год добыть достойные картины из-за рубежа и даже из Эрмитажа оказалось невозможным. Привозных вещей не больше десятка – среди них выделяются незаконченный «Автопортрет» из французского музея Гране и несколько картин из нью-йоркского Метрополитен-музеум (к слову сказать, портрет дамы в черном платье, привезенный из Америки, настолько плох, что дискредитирует имя уважаемого музея). С таким материалом решено было устроить выставку уже не чистого Рембрандта, а его предшественников и учеников, собрав из нескольких региональных музеев голландские картины.

В принципе, разобраться в этом материале совсем не грех: откуда возник гений Рембрандта, если его ранние вещи, выполненные в Лейдене, так ученически неуклюжи? Были ли в Голландии мастера, равные ему по таланту? Какие фирменные рембрандтовские приемы использовали его ученики? Вот лишь несколько любопытных вопросов, которые можно было бы поставить на выставке.

Между тем экспозиция провалилась по двум главным пунктам. Прежде всего, на ней категорически невозможно разобраться, где тут «предшественники», где «последователи», что среди них делают несколько полотен мастера, и почему именно эти полотна? Получилось, что мы имеем Рембрандта с большой буквы (московский портрет старушки по-прежнему превосходен, так же, как и портрет Хендрикье, второй супруги художника, из Нью-Йорка) и какое-то непонятное месиво из его подражателей. Их работы явно ниже уровнем, иногда просто никудышная, провинциальная живопись. К ним надо привыкнуть и ощутить их наивную прелесть.

Если не удается обнаружить среди голландцев XVII века еще одну глыбу, соравную Рембрандту, можно бы применить известный ход – показать исключительность гения. Так, например, показывали «школу Леонардо да Винчи»: вот – «Джоконда», а вот – ее тысячи перепевок. Но на такую игру с римейками Пушкинский музей также не отважился. Получилось вполне заурядное зрелище с провинциальным душком: маляр Илья Кузьмич – конечно, не Репин, но зато как он здорово красит гаражи!