Динозавромания

В конце февраля на совещании кинопрокатчиков среди деловых выступлений звучали речи, вызвавшие желание посмотреть на календарь и убедиться, что идет 2011-й, а не 1981-й год. Казалось, что невидимая машина времени забросила в современную Россию представителей агитпропа ЦК КПСС.

Направление вектора обозначила зампредкома Госдумы по культуре Елена Драпеко, напомнившая известную «доктрину информационной безопасности РФ», опубликованную в 2000 году. В ней, если кто не знает, говорится об угрозе «зависимости духовной, экономической и политической сфер общественной жизни России от зарубежных информационных структур», пропагандирующих некие «духовные и нравственные ценности, противоречащие ценностям, принятым в российском обществе».

В этой фразеологии, списанной из лексикона «холодной войны», содержится пара обмолвок, превращающих ее в образец тотального абсурда. Во-первых, духовным и нравственным ценностям в русском языке противопоставлены бездуховность и безнравственность. Очевидно, безвестный составитель процитированного текста постеснялся напрямую обвинить иностранные СМИ во вражеской пропаганде, как делали 30 лет назад, и придумал некие иностранные духовно-нравственные ценности, «противоречащие» российским. Во-вторых, причем тут, собственно, «зарубежные информационные структуры»? Это в докомпьютерную эру были «зарубежные голоса», а нынче эпоха Интернета, когда географическая локализация источника информации не имеет ни малейшего значения, а значимо лишь то, что он несет. Не менее обильную дичь, чем иностранные СМИ, несут отечественные массмедиа со стопроцентным российским руководством – и от кого же нам обороняться, если Первый канал и нынешнее НТВ представляют не большую и не меньшую «угрозу» духовно-нравственному здоровью российской нации, чем CNN с «Аль-Джазирой»? В-третьих, это еще что такое: «ценности, принятые в российском обществе»? В каком российском обществе – эпохи Домостроя, Сталина, Хрущева, Горбачева или Путина? Позавчера было принято поднимать красный флаг, вчера – триколор, а завтра того и глядишь красную полосу сделают поширше…

За зыбкостью формулировок просматривается плохо скрытая ксенофобия и навязчивое желание завладеть правом делить информационные потоки на «наши» и «не наши», «плохие» и «хорошие», на те, которые следует усиливать, и те, которые надо заглушать. Ведь чтобы осуществить «принятое» у российской власти, точнее, свойственное ей желание поставить себя выше закона, вполне достаточно сделать его положения туманными.

Доктрину информационной безопасности поддержал неизвестный мне киновед в штатском, вещавший про опасность американского кино, внушающего россиянам чуждые образцы поведения и пропагандирующего зарубежный образ жизни – словом, то, что в лохматые советские времена называлось «их нравы». Поскольку киновед был знаком с предметом в основном понаслышке, с примерами, а тем более названиями у него было туго, зато риторика поднималась на должную патриотическую высоту. В общем, КГБ предупредил: зарубежное кино представляет угрозу нашей безопасности.

Более аккуратен в своих высказываниях был представитель РПЦ, выдвинувший неизвестное киноведам, но приятное слуху профанов понятие «доброго кино». Однако выступивший вслед за ним известный моралист Николай Бурляев с присущей ему простотой тут же наполнил этот безразмерный внеэстетический термин конкретным содержанием, объявив доброй картину Бориса Лизнева «Царское дело», причисляющую Ивана Грозного к лику святых, а злым – фильм Павла Лунгина «Царь», где Иван, по его мнению, оклеветан. О том, что главными клеветниками на сей раз оказались самые что ни на есть российские историки, начиная с Карамзина и кончая Веселовским, народный артист постыдно умолчал, хотя в согласии с его пафосом следовало немедленно объявить их агентами либерально-атлантической диктатуры и задним числом исключить из Русского исторического общества, а «Историю государства Российского» предать публичному сожжению.

Доброта кино, как доверие к Яго, влекущее недоверие к Дездемоне, – понятие относительное. Пресловутое «старое доброе советское кино» так пропагандировало классовую ненависть, что даже слово «любовь», казалось, произносило с пеной злобы на губах. Советские герои «шлепали» любимых, как шолоховский Шибалок или лавреневская Марютка, доносили на собственных родителей, как Павлик Морозов, да сдавали мужей, как треневская Любовь Яровая. Советское кино брежневского времени вовсю дурачило наивных людей, рисуя благостную армейскую жизнь и показывая, как легко можно улучшить условия труда при поддержке секретарей парткомов. Приходит на память трагикомический случай, как несколько лет назад мой бывший школьный ученик вдруг стал клясть авторов фильма «Весенний призыв», посмотрев который в 1975 году он решил не косить от службы и в результате дембельнулся с выбитыми зубами и отшибленной печенью. «А с какой стати ты поверил фильму, а не мне, который сто раз объяснял вам, что советское кино врет как сивый мерин?!» – спросил я, чтобы пресечь его намерение взять у меня телефонный номер сценариста и сказать все, что он о нем думает. О том, чем кончались в советской действительности подсмотренные в советском кино попытки ее модифицировать, нечего и говорить.

Что же касается американского/голливудского кино, то оно востребовано во всем мире не потому, что насаждает американский образ жизни, а потому, что в американской обертке несет общечеловеческие ценности и обращается к ребенку, который живет в каждом взрослом. И нашему кино было бы полезно научиться делать то же самое – в нашей, российской упаковке. Хотя я совсем не люблю, когда меня побуждают впасть в детство.

Автор – кинообозреватель «НИ»