Пляска смерти в одном действии

В обеих пьесах – блестящих образцах драматургии экспрессионизма – речь идет об обществе, переживающем глубокий экономический кризис; и там и там главные герои – молодые люди, неустойчивые и уязвимые, из тех, кто при любых катаклизмах страдают и гибнут первыми.

Люк Персеваль рассказал о демобилизованном солдате, который никак не может вписаться в мирную жизнь. Марталлер – о девушке, которая ищет и не находит опору ни в ком из окружающих.

Оба режиссера выстраивают на сцене двоящийся мир. У Персеваля – задняя стенка-зеркало удваивает все предметы и людей, находящихся на сцене. У Марталлера роль Девушки исполняют две актрисы, и ситуации с ними двоятся. Одна и та же сцена проигрывается по нескольку раз. Для обоих режиссеров важна не индивидуальность героев, а типичность ситуации. Безразлично, какой именно солдат не сможет войти в новый послевоенный мир. Какая именно девушка не смогла найти денег, чтобы заплатить штраф, и от отчаяния покончила с собой.

В финале спектакля Марталлера на сцену все выносят и выносят девушек в разноцветных кофточках и юбках, укладывая их рядом друг с дружкой, – бедных жертв мирового кризиса и бюрократического государства…

Беззащитные жертвы, которые ничего не могут противопоставить жестокости мира, – постоянные персонажи Кристофа Марталлера. Недаром самым пронзительным его спектаклем (и одним из лучших среди мною виденных) стала постановка «Защита от будущего», где рассказывалось о фашистском эксперименте над неполноценными детьми, проводимом в венском госпитале имени Отто Вагнера (см. «НИ» от 28.07.2010). Шаг за шагом, опираясь на статистику и документы, выдержки из книг и газет, переходя с языка статистических отчетов к личным дневникам и письмам пациентов, их родителей, медперсонала, Марталлер вел нас по дороге в ад.

«Пляску смерти» Эдёна фон Хорвата Марталлер выстраивает с грациозной непринужденностью и скульптурной выразительностью.

…Юная девушка оказывается решительно неприспособленной к миру, где долг государству в 150 марок приравнивается к преступлению, а нежность и юность, готовность любить и отдаваться просто за чувство защищенности возле мужского плеча никому не нужно.

Марталлер удваивает любовную сцену героини и ее нового друга – полицейского. На одной кровати слились в страстном объятии юные любовники. На другой – Элизабет с уже поседевшим немолодым полицейским ведут нежный утренний щебет о кофе, о предстоящем дне, Элизабет, дурачась, надевает его форменную фуражку набекрень. … Утреннюю идиллию прерывает приход государственного чиновника, который и объясняет состоящему на полицейской службе мужчине, что он связался с «подозрительным элементом» и может испортить себе карьеру. Смущенный немолодой полицейский спешит откланяться, объясняет, что ничего не знал и больше ноги его здесь не будет. А потом, после ухода инспектора, из шкафа вывалится юный любовник, который уйдет горько рыдая, однако также не собираясь защитить свою девушку… Мир, где топчут слабых, обижают нежных, приносят в жертву невинных и юных, не может выжить, вне зависимости от предсказаний индейцев майя…

Марталлер всегда избегает прямых нравоучений, не любит режиссерских посылов, торчащих, как кол посередь постановки, на радость критикам, обожающим определенность и незамысловатость высказываний. Его жалость всегда сплетена с иронией, пафос неотделим от легкости, ненависть – от грусти, а пляска смерти, помимо всего прочего, напоминает нам о вере, надежде, любви…