Posted 12 октября 2011,, 20:00

Published 12 октября 2011,, 20:00

Modified 8 марта, 05:57

Updated 8 марта, 05:57

Актриса Оксана Мысина

Актриса Оксана Мысина

12 октября 2011, 20:00
На прошлой неделе Оксана Мысина оказалась в числе тех деятелей культуры, которые оставили свои подписи под официальным письмом, адресованным российским властям, где, в частности, говорится о том, что они «не собираются петь осанну существующему режиму». Впрочем, о своей гражданской позиции Оксана МЫСИНА решила заявить

– Оксана, у каждой эпохи своя Медея. Сюжет переходит из века в век: был он у Еврипида, Чосера, Корнеля, Ануя, Бродского, Улицкой и многих других. А «Медея» Клима о чем?

– Это поэзия неуловимого. Для меня этот волшебный текст не лежит в плоскости действия или сюжета. Но степень абсурдности вполне сегодняшняя. Пьеса написана для двух актрис: одна играет Медею – до, а другая – после Убийства. И актрисы, пытаясь репетировать эту новую пьесу, натыкаются на разные неразрешимые вопросы, путешествуют на колеснице времени, плывут, как на льдине, в потоке своего сознания, тщетно ищут точки соприкосновения, пока окончательно не расходятся. А впереди – только бездна и звездное небо. И надо снова учиться летать. «Театр Медеи» так называется пьеса Клима и наш будущий спектакль. Режиссер Володя Берзин, ученик Васильева и Эфроса, тонкий, самобытный художник, репетировал со мной самоотверженно, хотя, думаю, ему было не просто, я – еще та птица. Но утверждаю, что мне с ним было безумно интересно. Люблю режиссеров. А если они еще умны и образованны, и идут на эксперименты – чувствую, что жизнь удалась и я – на седьмом небе. Поэтому, невзирая на будущий результат, процесс работы был головокружительным. Я играю пьесу одна, это моноспектакль. Современная история о раздвоении личности… Пьеса Клима – это новая волна постмодернизма. Ответов нет, и поучений нет, и нет спекуляций моралью. Моя задача заключается в том, чтобы выкристаллизовать чистую мысль. Я не заламываю руки, не кричу, не лью слезы. Это другой жанр. Все должно быть в твоих глазах. Это – крупный план. Для меня это скорее джаз, где есть движение мысли и импровизация.

– Вот вы говорили о современности в театре. А вы через роль ищете точки соприкосновения с нынешним днем?

– В этом же и смысл! Какой толк выходить на сцену, если ты не заряжен электричеством текущего дня? В театр нельзя тащить вчерашний снег. У публики особый нюх. Ее не обманешь. Она не любит поддавков. Тем более сейчас, когда вокруг столько подделки.

– А через Медею можно сказать об этом зрительному залу?

– В нашей пьесе идет бескомпромиссный разговор о всепоглощающей страсти, которая разрушает все преграды, и вдруг неожиданно возникает монолог о театре, ироничный, жесткий и нелицеприятный. А театр как срез жизни, мне кажется, вызывает самые живые ассоциации.

– На ваш взгляд, актер может на что-то повлиять в обществе?

– Во всяком случае, по всему миру актеры – левые радикалы. Ты можешь выйти и сказать: «Я не буду получать свой «Оскар», потому что индейцы в штате Юта живут без воды». И тебя услышат.

– Но так в США…

– Надеюсь, что и мы не безнадежно уходим во времена застоя. Я с содроганием вспоминаю, когда в моем детстве взрослые люди почти все выглядели врунами и трусами. Отвратительная идеология заставляла людей превращаться в безликое аплодирующее болото. Чувство страха уничтожало в людях достоинство, уверенность в себе, способность анализировать и видеть себя со стороны. Нельзя повторять позорные страницы истории. Надо возвращаться к здравому смыслу, к демократическим истинам, выработанным человечеством. Я не хочу, чтобы над моей страной смеялись и воспринимали нас, как пустоголовое стадо, готовое поклоняться не важно кому. Надеюсь, что больше будет думающих людей. Хотя, признаться, и в российском театре не всегда хватает независимости мнений. Часто актеры плывут по течению, здорово, если их окружают незаурядные, талантливые личности, а если персоны с манией величия? Мне удивительно, когда молодые актеры говорят: «Оксана, ты нам что-нибудь расскажи, что у нас происходит, а то мы не интересуемся политикой». Или это кокетство, или, может быть, правда: русскому человеку, кроме колбасы и открытых границ ничего не надо? Не верю. Не могу поверить.

– Вы считаете, у артиста должна быть некая миссия?

– Оставаться самим собой, даже если тебя будут сжигать на костре. В русском театре такая традиция всегда была, но после того как по стране прокатился каток сталинских репрессий, атмосфера стала меняться. Всеволод Мейерхольд был расстрелян на Лубянке, мой учитель Михаил Царев был его артистом. Был убит величайший актер Соломон Михоэлс, подверглись травле наши лучшие писатели Николай Эрдман и Михаил Булгаков, репрессированы и замучены каторгой сотни блестящих драматургов, артистов и режиссеров. Тысячи, миллионы людей убиты без суда и следствия. Цвет нации был физически истреблен. И почему для кого-то звучит оскорблением сравнение этого чудовищного режима с фашизмом. Ведь это еще страшнее. Это война против своего народа на базе сфабрикованного культа одной личности. Ошибки, которые стоили стране такую цену, не могут быть повторены дважды. Все общество должно консолидироваться, чтобы не войти в эту воду дважды. Надо забыть мелкие разногласия и думать о том, что от каждого человека зависит перспектива на многие годы. В спектакле «Письма Асперна» у режиссера Бориса Львова- Анохина я играла вместе с Эддой Юрьевной Урусовой – прекрасной актрисой Ермоловского театра. Мы очень дружили, и она мне рассказала, что когда ей было 28 лет, они вместе с мужем Михаилом Унковским приехали на гастроли в Ленинград, вышли из поезда, и в эту секунду были арестованы и разлучены навсегда. Шел 1937 год. Через две недели Унковский, ведущий артист театра, по таланту не уступавший Михаилу Чехову, был расстрелян на Лубянке, а Эдду Юрьевну, молодую красавицу, приговорили к семнадцати годам каторги за то, что ее семья имела родовые дворянские корни. И в сибирском лесу, у костра, в обмотках вместо обуви, Эдда Юрьевна каждый день играла для каторжных и их палачей свои роли, читала стихи, пересказывала романы. А потом, уже в ссылке в Норильске, организовала театр, где ведущими артистами у нее стали Георгий Жженов и Иннокентий Смоктуновский, тоже ссыльные.

– А к чему сегодня вы призываете зрителей?

– Заниматься своим любимым делом. И ничего не бояться. Страх парализует волю. Но хуже всего безразличие. Апатия и зацикленность на себе не имеет перспектив. Человек ходит по замкнутому кругу. А вдруг кому-то живется еще сложнее, чем вам? Общайтесь друг с другом. Нам всем не хватает простой человеческой солидарности. Телик – это не панацея от всех бед! Глубина вранья, в которую опустились чиновники, дошла до абсурда. Помните, когда президент страны встречался с представителями телеканалов и разговор зашел о свободе. Глядя им прямо в глаза, он даже пытался спровоцировать какой-то ответ: дескать, скажите, как есть. Но телевизионщики стали один другому вторить, что такой, мол, свободы они не помнят и что это просто чудо, что происходит сейчас в нашей стране. Но апофеоз был в том, что, выслушав их реплики, президент, который отвечает за демократию, произнес фразу: «Я с вами согласен. Вообще свобода – вещь интимная». Если бы он был живописец или скульптор, то это еще можно было бы понять. Но уж если ты политик, то для тебя это отнюдь не интимная вещь. Это твоя работа обеспечивать свободу каждого – ходить по улицам, не бояться полиции, не бояться митингов, не бояться говорить то, что думаешь.

– Вы ходите на митинги?

– Да, была, например, на митинге, который организовал Виктор Шендерович. Там собралась вся интеллигенция, потрясающие люди. Выступали Дмитрий Быков, Генриетта Яновская. А потом читали письмо Елены Боннер ко всем к нам… А еще я была возле Хамовнического суда, когда должны были оглашать приговор по второму делу Ходорковского и Лебедева. Там были тысячи людей, они надеялись, может быть, на чудо, они пришли выразить свою солидарность, они кричали одно слово: «Сво-бо-ду!» И мы знали, что Михаил Борисович и Платон Леонидович это слышали и знали, что Москва в тот день была с ними. А потом сквозь людской поток поехали такие черные машины, и омоновцы стали выхватывать людей, поодиночке. Двадцать человек скрутили хрупкого юношу, у которого в руках был раскрытый зонтик с искусно нарисованной фигой. Омоновцы, как варвары, набрасывались на пожилых интеллигенток, на молодежь с табличками в руках. Я не могла поверить, что это происходит у нас, да еще и среди бела дня. Нельзя же до такой степени бояться собственного народа! Было чувство, что мир рушится прямо на твоих глазах.

– У вас муж американец. Не хотелось махнуть на все рукой и уехать в другую страну?

– А моя работа? А мои коллеги? Да и как я могу махнуть рукой на свою жизнь?! И мой муж Джон работает и живет в Москве уже 22 года. Он перевел всех самых лучших русских драматургов, издал больше десятка книг о русском театре, за эти годы он стал одним из самых влиятельных специалистов по русскому театру на Западе, он организует целые сезоны новой русской драмы в Америке, наших писателей теперь встречают там, как рок-звезд! Да и вообще, наши друзья называют Джона «самым русским американцем», потому что считают, что он похож на Пьера Безухова. Глупо бояться жить в своей стране. Мой круг людей здесь. Здесь мои режиссеры Кама Гинкас, Эльдар Рязанов, Вадим Абдрашитов, Олег Меньшиков, Владимир Мирзоев, здесь мои драматурги Вадим Леванов, Клим, Максим Курочкин, Людмила Разумовская, Джон Фридман, мои партнеры Витя Сухоруков, Леша Девотченко, Дима Назаров, Александр Топурия. Здесь живут мои любимые поэты Виктор Коркия и Александр Тимофеевский, здесь у меня мама с папой и много друзей и коллег, кому небезразлично, что происходит с нашим домом.

"