Язык и пряности

В конце сентября Генпрокуратура снова уважила движение «Народный собор» и в этот раз поручила Министерству культуры «устранить нарушения, связанные с выдачей прокатных удостоверений на демонстрацию фильмов, содержащих ненормативную лексику». На инициативу блюстителей чистоты экранной речи откликнулась телепередача «Имею право», созвавшая представителей общественности для обсуждения вопроса, в ответ на который очень хочется употребить непечатные выражения, но закон не велит. И правильно делает.

До 90-х годов ХХ века нецензурная лексика была в России достоянием ручных списков, самиздата и академических публикаций. Непристойные стихи писали даже крупные поэты, но они не предназначались для печати и читались вслух разве что в узком кругу. Первопечатником адресованного массам стихотворения со словом на букву «б» был Маяковский, но дальше дело не пошло – советская цензура была крепка, как броня бронтозавра. В Америке броню пробили битники во главе с Гинзбергом еще в 50-е годы, а в 60-е годы слово fuck утвердилось и в самом массовом из искусств. Ограничивать стали не персонажей фильмов, а их аудиторию, резонно посчитав, что разрешенное для взрослых не обязательно разрешать детям. И этой меры совершенно достаточно, хотя запретные плоды желанны многим, а некоторые всеми неправдами пробиваются в зал, чтобы услышать с экрана миллион раз слышанное в быту fuck you! и посмотреть на то, на что можно налюбоваться на любом порносайте.

Другое дело, что грубая брань, где бы она ни раздавалась, в трамвае, на телеэкране или в фильме, оскорбляет немалое число людей, имеющих право требовать, чтобы их оградили от словесных помоев даже в том случае, когда ругань служит художественным целям. И не стоит печалиться, что в российском законодательстве нет санкций за матерщину в произведениях искусства, хотя предусмотрено адекватное наказание за аналогичные выражения в общественных местах. Санкции не нужны, поскольку защитить дееспособных граждан от телеэкранного и печатного мата проще простого – можно пипиканьем, многоточиями и пробелами, можно высылкой соответствующих произведений в ночное время или в отдельные демонстрационные места, а можно надписями, предупреждающими, что демонстрируемый продукт содержит болезненные для чувствительных товарищей вербальные ингредиенты. Тогда те, кто хочет, чтобы их культурный товар был зачислен в разряд диетических и был рекомендован Минкультом для неограниченного потребления, сами позаботятся о соблюдении принятых норм. Они, кстати, и заботятся – число фильмов, содержащих вкрапления ненормативной лексики, очень мало и не обнаруживает тенденции к увеличению. Заботятся о себе и потребители – фильмы этой категории собирают в России весьма ограниченное количество зрителей.

Конечно, мазохистов из охранных движений никакие надписи не остановят – они сладострастно слушают матерный монолог милиционера в фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» и приходят на выставки художников-атеистов, а потом изображают жертв актуального искусства и призывают громы и молнии на головы всех к нему причастных. В этой связи интересно узнать, почему прокуратура берется защищать фанатиков от современной культуры вместо того, чтобы защищать современную культуру от фанатиков?

Забавно, что Савонаролы встречаются и среди любителей матерного слова. Взять хотя бы публициста Александра Никонова, который жаждет сделать мат повседневным и повсеместным, не боясь, что реализация этой затеи заставит его воскликнуть: «Сбылась мечта идиота!» Хотя бояться и нечего, так как великий и могучий никогда не дойдет до крайности и не захочет ни вырывать из себя непристойную лексику, ни вытравливать пристойную, ни уравнивать одну с другой. Пряности без еды – то же, что еда без пряностей. А если кто-то и захочет, то не сможет. Язык – природная, саморегулируемая и недемократическая система, в которой разные классы слов всегда будут иметь разные права, причем без специальных установлений.

Смешно и то, что твердят «соборяне» вроде Олега Кассина, – что, дескать, школьники, услышавшие мат в кино, начнут материться на уроках. Ведь даже первоклашки знают, что всему свое место, а если учитель не может удержать отдельных недоумков от следования дурным примерам хотя бы в его присутствии – грош ему цена.

И чего совсем бы не хотелось обсуждать, так это проблемы объективной художественной необходимости употребления крепких выражений в произведениях искусства, ибо художественная необходимость всегда субъективна. У Сорокина профессор может покрыть жену трехэтажным матом, а у Пелевина туалетная работница – изъясняться велеречивыми эвфемизмами, и у обоих каждое лыко придется в строку. А у какого-нибудь охранника русской словесности и обычные слова складываются в похабщину.

Кроме того, составной частью современных проектов в искусстве часто является эпатаж – по молчаливому соглашению с культурной публикой, которая нуждается в щекотке и любит острые блюда. А поскольку восприятие аудитории – тоже часть зрелища, одним из таких блюд являются вопли обскурантов, запросы прокуроров и прочие плоды человеческой глупости и нетерпимости. Так что продолжайте вопить, господа.

Автор – кинообозреватель «НИ»