Город, который нельзя потерять

Английский писатель Честертон считал главным вкладом Древней Греции в европейскую цивилизацию – образ сожженной Трои, города, где мужество побежденных защитников отечества оказалось нравственнее и чище, чем победа захватчиков. Русский фольклор, в свою очередь, внес в мировую цивилизацию историю праведного города, укрытого небесными силами на дне озера (образ селения праведных), которое дано узреть только чистым духом. Сто пять лет назад Римский-Корсаков объединил сказание о Китеж-граде с житием преподобной Февронии Муромской и создал одну из самых мистических русских опер. В ряду гениальных художественных стилизаций, которыми богато начало ХХ века, эта опера стоит на особом и отдельном месте. Понятно желание Большого театра вернуть ее в свой репертуар (театралы со стажем помнят яркую постановку 1983 года). Понятен выбор режиссера. Не только потому, что Эймунтаса Някрошюса связывает с Большим театром долгая история отношений (это его третья работа на главной оперной сцене Москвы), но и потому, что опере-завещанию Римского-Корсакова (слушая ее, вспоминаешь, что композитор был не только сподвижником Мусоргского, Кюи, но и современником Скрябина) необходим режиссер – поэт и философ.

Русскую душу в ее метаниях и крайностях Эймунтас Някрошюс разгадывал в своих постановках по Чехову и Гоголю, Пушкину и Толстому. «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» прикасается к национальному идеалу. Подвиг кротости, спасение покорностью судьбе, веселие праведных и посрамление нечестивых. Преображение земного и тварного (то есть сотворенного) мира в мир незакатного солнца, где девки как горлицы, а парни как сосны, а над шумящими дубравами плывет колокольный благовест.

Преображение мира собственно и стало главным сюжетом постановки Эймунтаса Някрошюса.

Тварный мир приобрел черты оперной сказочной страны (сценография Мариуса Някрошюса): фанерные олени, двухметровые куклы-птицы, преувеличенные парики, бороды, шапки, татарские кривые мечи, агрессивная суетливая толпа, ковш бражника, нависший над Малым Китежем.

Сценография балансирует на грани аляповатой олеографии и волшебной грезы. В сцене явления Богородицы в свои права вступает «преображающее чудо». Так вдруг с неожиданной, поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою и темной, когда зажигается свет внутри.

Толпы горожан с синими-синими (оттенка ярославских фресок) подушками в руках (в них прячут лицо, на них откидывают голову, их прижимают к себе как последнюю частицу дома и тепла), попросив благословения Князя (Михаил Казаков) молят о чуде. Отрок (Елена Новак) указывает на зажегшуюся звезду. Кинутые на пол сцены подушки станут волшебным Светлояр-озером. Лодки, поднятые на стрехи-бревна в тварном мире, обернутся часовнями с ликами святых в мире праведном. Расписной шатер превратится в силуэт Богородицы. Расцветут синие нездешние цветы. Странные женщины-птицы начнут сплетать паутинки платья. Поплывут с коромыслами девицы-лебедушки.

В финальной сцене-апофеозе хор выйдет в черно-белых одеяниях, на которых можно различить фотографии семейного альбома. Грубые полосы-насечки на полу сцены начнут светиться. Оживет свет. И в эти минуты становится безразличным и то, что исполнительница Февронии (Елена Евсеева) ни одного слова не произносит разборчиво (хотя либретто Владимира Бельского точно заслуживает уважительного к себе отношения). И то, что влюбленный жених княжич Всеволод (Роман Муравицкий) не отрывает глаз от дирижера Александра Ведерникова и вовсе не смотрит на невесту. И то, что хор (отлично поющий) часто отступает от выстроенной режиссером партитуры жестов. Но все эти недочеты – обидные, мешающие (возможно, объяснимые премьерной лихорадкой) – отступают в сторону, становятся неважными. На сцене живет, дышит, сверкает во всей своей торжествующей красоте град Китеж. Говорят, что только праведники могут различить его черты в глубине озера Светлояр.