Что могут ремейкеры

В советском кино ремейк был всего один – «Неуловимые мстители» (1966) по мотивам «Красных дьяволят» (1923). В 1992 году братья Алейниковы в сценарном соавторстве с Ренатой Литвиновой переделали пырьевских «Трактористов» (1939). В 2002-м Вера Сторожева сняла фильм «Небо. Самолет. Девушка» по сценарию той же Литвиновой, который можно рассматривать и как повторную экранизацию пьесы Радзинского и как ремейк ленты Натансона «Еще раз про любовь» (1968).

Успешные картины переснимают по трем причинам: по идейным, по эстетическим и по коммерческим. Эстетический ремейк – «Небо. Самолет. Девушка», он снят в совершенном ином стиле, чем «Еще раз про любовь». Ремейк идеологический – «12», где Никита Михалков, основываясь на том же сюжете, что Сидней Люмет в «12 разгневанных мужчинах», радикально изменил его смысл. Ремейк (и последыш) коммерческий – «Ирония судьбы-2», которая не содержит принципиальных идейно-эстетических поправок к оригиналу, а создана с единственной целью – собрать как можно больше денег.

«Все могут короли» относится к третьему сорту, хотя маловероятно, что эта переделка одной из лучших в мире комедий соберет в прокате и двадцатую часть того, что собрала «Ирония судьбы». Эхо «Иронии-1» помогло «Иронии-2», а эхо «Римских каникул» может только помешать «Королям». И дело даже не в том, что Гоша Куценко и Елена Полякова актерски уступают Грегори Пеку и Одри Хепберн, а в том, что они не соответствуют ни персонажам картины, в которой оказались, ни отношениям между ними, которые только и могут привлечь публику. Единственный, кто в фильме на своем месте, – Оскар Кучера в роли папарацци: он хоть немного, но похож на разбитного фоторепортера.

Откровенно говоря, единственная российская актриса, которая могла бы без дураков сыграть принцессу, – Анастасия Вертинская, но ей, увы, не восемнадцать лет. Елена Полякова симпатична и как молодая женщина, и как актриса, но в чертах ее лица отсутствует порода, а в манерах – аристократизм, который есть не что иное, как утонченное воспитание. Когда ее героиня заходит в бутик и выходит оттуда в новом наряде, не думая расплатиться – это поведение не принцессы, а шлюхи, которая как бы невинно разводит клиента «на деньги».

Ничто, кроме формальных признаков, не свидетельствует и о том, что герой Гоши Куценко по имени Макс является журналистом, а не брокером, дилером или мерчендайзером. Журналист, тем паче известный, должен уметь писать, говорить и рыть носом землю, но о Максе не скажешь ни того, ни другого, ни третьего. Он просто добрый малый, но это – не профессия.

По идее, Куценко с Поляковой должны были сыграть зарождающуюся любовь, иначе во всей истории петербургских приключений французской принцессы нет ни малейшего интереса. Но как играть и как передать растущую влюбленность – актеры и режиссер не имеют представления. В «Римских каникулах» крупные планы знаменитого оператора Анри Алекана превращали нервное романтическое лицо Пека и бесконечно гибкое, как бы текучее лицо Хепберн в экраны, на которых отражались и транслировались в зал малейшие оттенки чувств, а в «Королях» не передается почти ничего.

Добавим к этому, что Франция – республика, и французские принцессы, в отличие от английских, не ездят с миссиями в другие страны. И что иностранная принцесса, даже имеющая русские корни, не может говорить по-русски без акцента, как говорит героиня фильма. Тем более не может быть чистого русского языка у лиц из ее окружения. А если то, что все иностранцы в фильме запросто изъясняются по-русски – кинематографическая условность, она не должна распространяться и на Жерара Депардье, но он как ни в чем не бывало лопочет на родном языке.

Словно бы чувствуя, что все происходящее слишком неправдоподобно, создатели фильма пытаются прикрыться сказкой. Время от времени за кадром звучит детский голосок: «И вот принцесса решила…» и т.д. Но от этого только хуже: представить себе, что эта история выражает взгляд ребенка, уж совсем невозможно.

Еще хуже, что создатели фильма решили переделать грустный конец «Римских каникул» на хеппи-энд, в котором Макс обнимает Марию, а папа-Депардье с умилением смотрит на мезальянс, который должен был ужаснуть любого аристократа. Ничего пошлее нельзя было и придумать.