Warum? – Если бы знать...

При всем многообразии форм и жанров драматические спектакли можно поделить на четыре основных категории. Когда плохой режиссер ставит плохую пьесу – это случай достаточно распространенный. Ситуация, когда хороший режиссер ставит плохую пьесу, встречается реже, поскольку в настоящую режиссуру входит умение отбирать материал. Третий случай – когда плохой режиссер ставит хорошую пьесу. Категория самая распространенная и, на мой вкус, самая печальная, потому что плохой режиссер с неизбежностью пьесу под себя подминает и переформатирует, иногда до полной неузнаваемости... Наконец, бывает, когда хороший режиссер ставит хорошую пьесу. Приведенная упрощенная, но работающая схема полезна не только для классификации спектаклей, но и для фестивалей, которые довольно удобно рассматривать в соответствии с предпочтениями организаторов.

Так сложилось, что «Сезон Станиславского» исторически предпочитает категорию: «хороший режиссер – хорошая пьеса». А в год 150-летия основоположника режиссуры как профессии фестиваль и вовсе собрал в афише выдающиеся произведения в постановках мастеров. Сведенные в едином фестивальном пространстве, постановки полярных художников сложились в грандиозную картину нашего мира – его тревог и надежд, страхов и упований, отчаяния и веры. Переклички тем, мотивов, образов в постановках Додина и Някрошюса, Персеваля и Гинкаса могут ошарашивать тем, насколько совпадают в своих оценках действительности, в своих прогнозах и прозрениях их творцы.

Скажем, с неожиданной, просто обескураживающей силой зазвучала «женская тема». Положим, в «Трех сестрах» Додина или в «Гедде Габлер» Гинкаса она подразумевается самим выбором материала. Но и в «Вишневом саде» Люка Персеваля центральной фигурой становится Раневская. Все события продажи сада и прощания с домом детства увидены ее глазами, разыгрываются в ее воспоминаниях. Снова и снова повторяет она обрывки когда-то важных слов о муже, умершем от шампанского, об утонувшем сыне, о болеющем в Париже ужасном, но любимом человеке. «Все – за мои грехи», – звучит рефреном в замечательной немецкой версии чеховской пьесы… Да и в «Божественной комедии» Эймунтаса Някрошюса девочка Беатриче отнюдь не просто дальний райский свет, но действующее лицо. Она идет за любимым кругами ада, сбивая ноги и раня душу.

В памяти после фестиваля останутся эти женские лица ХХI века: Барбара Нюсс – Раневская, Ирина Тычинина – Ольга, Елизавета Боярская – Ирина, Елена Калинина – Маша, Мария Луговая – Гедда, Иева Тришкаускайте – Беатриче. Все такие разные и в чем-то такие похожие. Женщины со слабыми руками и сильными душами, женщины, уставшие брать счастье урывочками, уставшие быть «сильным полом», стойкие солдатики, упорно обороняющие последний рубеж перед наступлением Небытия (а какова же главная задача женщины в мире, если не эта – противостоять небытию?)

Можно не верить в календари майя и предсказания Павла Глобы. Но дальнее эхо грозящей миру катастрофы слышно практически во всех постановках фестивальной афиши. Как положено в «минуты роковые», исчезает грань между будущим и прошлым. Земля не держит мертвецов, призрак покойной мамы гуляет по аллеям вишневого сада. Фирс еще молод, а его хозяйка – совсем старушка... Вишневый сад Персеваля висит где-то над головами недостижимой мечтой, сияет китайскими фонариками, но стоит мечте погаснуть – и все погрузится во тьму и хаос.

Герои «Божественной комедии» Някрошюса – Вергилий и Данте – бредут по аду, то и дело встречая родных и знакомых, древних героев и преступников-пап, несчастных самоубийц и нежных любовников – Паоло и Франческу, осужденных вечно вычеркивать из всех книг слово «любовь»… Ад у Някрошюса подозрительно узнаваем, он будничный, похожий на нашу повседневность.

И, кажется, именно об этом и говорит Чебутыкин в «Трех сестрах» Льва Додина: «Может, всем нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет». Действие разворачивается в пространстве, где время отменено – три года или двести лет... Жизнь кажется сонным кошмаром. И, как в кошмаре, ты не можешь шевельнуть ни ногой, ни рукой, не можешь ничего предотвратить, и каждый шаг только приближает ужас. Одинокие женские фигуры застывают на авансцене, безнадежно вопрошая небеса: «Если бы знать, если бы знать»…

Свои размышления о сути театра Питер Брук доверил озвучить в «Warum Warum» своей давней соратнице – актрисе Мариам Голдшмит. Вглядываясь в зрительной зал, хрупкая дама рассказывает нам, что Бог изобрел театр после того, как человек заскучал в свой седьмой день отдыха. Театр будит человеческую мысль и душу, не дает ей спать. И в этом его главное предназначение.