Живописец с револьвером

Идея выставки возникла почти случайно: в музей Большого для изучения старых эскизов пришли студенты постановочного факультета Школы-студии МХАТ. Работы Коровина увлекли будущих сценографов, они изготовили макеты нескольких его декораций и «наколки» – бумажные реконструкции оперных и балетных костюмов в полный рост. Все это, как и сами эскизы, и фотографии театральных мизансцен, представлено в экспозиции, и, хотя наколки передают пространственные объемы и конструкцию костюмов, но не их краски, они дают представление о методе художника.

Сегодня живопись Коровина кажется вполне привычной и трудно представить, какую бурю эмоций вызывала его манера. Коровина (уже известного станковиста) в театр привел Владимир Теляковский – управляющий московской конторой, а потом директор всех Императорских театров. Офицер конной гвардии в отставке, Теляковский оказался человеком, который понимал и в искусстве. После знакомства с делами на новой должности он ужаснулся рутине и записал в дневнике: на императорской сцене «художника нет, и не было, и в нем даже едва ощущалась надобность». Приглашением новых творцов Теляковский нажил долгую головную боль: консервативные рецензенты годами изощрялись в ругательствах по поводу «декадента» Коровина с его «безобразной мазней». Страсти накалились так, что современникам казалось, будто «ничего не было в России другого важного, кроме криков прессы о театрах». Коровина вызвали в министерство внутренних дел, где «прекрасно одетый господин с баками» задал ему вопросы: «Какая разница между импрессионизмом и социализмом и почему импрессионизм явился в одно время с социализмом»? Оторопевший художник отшутился, сказав, что, если открытие Пастером сыворотки от укуса бешеных собак совпадает с днем свадьбы господина в баках, это еще не повод для умозаключений. В мемуарах Константин Алексеевич описывал, как после скандалов вне и внутри Большого «купил себе револьвер и кобуру и писал декорации с оружием на поясе. Это произвело впечатление».

На экспонируемых рисунках костюмов интересны собственноручные указания Коровина на материалы тканей: вот тут атлас, тут шелк, тут парча. А эскизы декораций имеют самостоятельную живописную ценность, касается ли это оперных проектов («Лоэнгрин», «Руслан и Людмила», «Демон», «Кащей Бессмертный», «Садко», «Ночь перед Рождеством», «Хованщина», «Фауст») или балетных («Лебединое озеро», «Конек-Горбунок», «Раймонда», «Корсар», «Щелкунчик», «Саламбо» по роману Флобера). При этом Коровин, как считают искусствоведы, был в числе тех, кто совершил переворот в сценографии музыкального театра. Вместо «наивного археологизма» и скрупулезной дотошности оформления он, оставаясь одним из крупнейших русских художников-импрессионистов, продвигал принцип адекватности той или иной режиссерской идее и музыке. Мощью художественных эмоций художник избавил театральную сценографию от казенной «раскраски» и жалкой участи быть лишь фоном действия. Эскизы к балету «Дон Кихот», показанные на выставке, это хорошо подтверждают. Хореограф хотел показать на сцене асимметричный, стихийный дух «настоящей Испании». Сценограф Коровин, прекрасно зная и чувствуя материал, но избегая унылого живописного «протокола», точно поддержал замысел: буйный колорит создает пространство, в котором фигуры исполнителей – часть общего красочного вихря.

По мнению куратора выставки, директора музея ГАБТа Лидии Хариной, нынешний показ – прорыв в познании Коровина: хотя он работал сценографом в Большом театре с 1900 по 1924 год и считается создателем московской декорационной школы, этот аспект деятельности мэтра мало изучен. А после завершения реконструкции старого здания Большого в нем планируется значительная экспозиционная зона, в которой музей театра намерен планомерно показывать богатства фондов.