Петрушка в мундире

Гамбургский балет вот уже несколько десятилетий возглавляется хореографом, который считается выдающимся. Американец Ноймайер нашел свою вторую родину в Германии, где число поставленных им балетов можно считать десятками. В России Ноймайер сотрудничал и с Большим, и с Мариинским театрами, но лишь по одному разу – условия работы оказались для самолюбивого мэтра непростыми. Московский же музыкальный театр, наоборот, пришелся хореографу по душе: сначала он передал труппе свой балет «Чайка», потом расщедрился на «Русалочку» и, наконец, приехал на обменные гастроли с собственной компанией.

Выбор наименований удачен тем, что позволяет увидеть Ноймайера с разных сторон – как автора «бессюжетных» постановок, основанных на музыке и ее ассоциациях и как создателя балетных историй с обильными культурно-историческими отсылками. Балет «Нижинский» посвящен, естественно, Вацлаву Нижинскому, и тут постановщик удовлетворил личный интерес: Ноймайер известен как коллекционер, собирающий все, что имеет отношение к балетному идолу Европы начала прошлого века. А «Третья симфония Малера», сделанная в 1975 году, – звено в цепи симфонических «бессюжетных» постановок Ноймайера.

Работая с Малером, хореограф лелеял субъективные эмоции, возникшие от музыки. Он даже создал внутренний, личный «сюжет» спектакля, во многом отличающийся от композиторского «сюжета». Малер создал своеобразную пантеистическую музыку на тему «человек и мироздание», где настроение то и дело колеблется от мелодий а-ля «марш на демонстрации» до выспренних элегий. Ноймайер озаглавил фрагменты партитуры по-своему – «вчера», «лето», «осень», «ночь», «ангел», а на сайте гамбургской труппы дал подробные объяснения авторских ощущений. Тут и «природа без жизни», и безличная красота цветов, и конфронтация со смертью, и чистота детей, и любовь, которую нельзя понять, но можно почувствовать в другом человеке. Целый трактат, к танцу имеющий косвенное отношение. На спектакле следишь за другим. Как постановщик сложил в единое целое навеянные музыкой пластические узоры – кордебалетные «выхлопы», протяжные диалоги дуэтов и нервные сольные откровения? Сравнение с мозаикой, фреской или гобеленом, населенным множеством фигур, передаст настроение этого полумистического, полуструктуралистского балета, для кого-то – великого, даже гениального, для других – чересчур многозначительного, громоздкого и умозрительного. Балета, посвященного бренности, насилию, сексуальному желанию, рождению кинетики из неподвижности и конечной идее, что «возвышенная любовь – главное и последнее, важнее ангельского пения, приключение человека». Этим человеком становится сквозной персонаж – юноша, по ходу спектакля меняющий свою зависимость от толпы (танец в гуще масс) на отстраненное любопытство (наблюдение за танцем других) и попытки контакта (точечное соединение с партнершами). Балет заканчивается уединенным созерцанием героя, мимо которого по авансцене проходит балерина на пуантах, то есть недостижимый идеал.

«Нижинский» – сборник аллюзий на биографию любимого Ноймайером артиста. Хореограф туго переплел буквальные и переносные смыслы мифа гениального танцовщика, рано сошедшего с ума. Знаменитые «безумные» рисунки Нижинского стали частью декораций. Здесь танцуют все. Покровители (начиная от Дягилева, объятия Нижинского с которым – под «Шехеразаду» Римского-Корсакова – занимают много сценического времени). Родственники (мать, сестра с сумасшедшим братом, преданная и неверная жена Ромола). Бывшие коллеги – артисты Мариинского театра. И герои дягилевских балетов, например, гаремные женщины в шальварах из той же «Шехеразады». Под ярую симфонию Шостаковича, посвященную русской революции 1905 года, развернутся подробные картинки болезни Нижинского и еще более подробные (до зрительского изнурения) ужасы войны. Больному артисту мерещится он сам в своих спектаклях. Видение розы, Арлекин, Фавн, Петрушка и Золотой раб сменяют одного за другим, причем пляшут в военных мундирах поверх собственных костюмов. Массу прочих деталей, включая новаторские поиски Нижинского-хореографа, тут не перечислить – в балете есть все то, что постановщик педантично озаглавил в программке «образами внутреннего мира». После спектакля выходишь с ощущением: прочел книгу из серии «Жизнь замечательных людей» с философскими отступлениями. Здесь, как и в «Малере», много интересных (режиссерских и пластических) эпизодов, а хореографическая фантазия Ноймайера часто богата и своеобразна. Но от слишком подробного изложения всего и вся в какой-то момент впадаешь в прострацию.

Что зацепило по-настоящему – это исполнение. Артисты Ноймайера, не всегда профессионально «фактурные», прекрасно обучены сочетать классику с модерном и, главное, детально воспитаны на авторской манере, «слыша» и чувствуя хореографию всеми фибрами, с полувзгляда и полувздоха. Единый художественный порыв – преимущество таких авторских театров, в которых практикуется экстенсивная работа «с погружением» в стиль. А самозабвенному Александру Рябко за роль Нижинского надо давать медаль: кажется, что артист сам едва не сошел с ума, воплощая прихоти шизофренического сознания.