Режиссер Марк Розовский

– Марк Григорьевич, перед Днем Победы было много дискуссий о том, надо ли украшать улицы портретами Сталина. Столичные власти на этот шаг в конечном итоге не пошли, но в ряде городов его изображения появились. Что вы думаете на это счет?

– То, что вновь заговорили о Сталине (даже в рамках Дня Победы), это абсолютно смертоносная, антибожеская тенденция. Агрессивный психоз дьяволиады. Сталин был сатаной, и этот сатанизм, увы, по сей день не исчез из нашей жизни. Пока не будет общей боли и покаяния, «сталиниада» не исчезнет. Мы победили Гитлера. Гитлер объявлен главным злодеем Германии ХХ века. И поэтому народ германский, очистившись от скверны, ушел далеко вперед и обогнал нас, победителей. А нас такой же дьявол постоянно хватает за пятки и тащит назад, в свою черную прорву истории. Мы никак не можем избавиться от него, стесняемся назвать его злодеяния терроризмом по отношению к своему народу. Хотя давно пора по примеру немцев воспринимать сталинский террор как наше личное горе. Иначе мы никогда не выйдем на чистую дорогу, пока будем топать вместе со Сталиным. И нужно раз и навсегда сказать: в ту эпоху в России не было ничего хорошего… А если было, то только «вопреки», а не «благодаря».

– Здесь с вами многие не согласятся. Люди старой закалки любят повторять, что в те годы, например, не было дедовщины. И их невозможно переубедить…

– Ну, как не было? А что такое советское Политбюро, как не дедовщина в масштабах всей страны? Эти «деды» измывались и над молодежью, и над всеми. Дедовщина всегда свойственна мертвечине. Она и сегодня очень активна (вот вам отголосок той эпохи). Или взять брежневское время – эпоху застоя. Многие говорят: «Ах, как хорошо мы жили при Брежневе». Но ведь что творилось, скажем, в культуре! Зажимали все подряд – и литературу, и театр, и киноискусство. Вроде бы тишь да гладь, но химики вам расскажут, что внутри болота всегда самые активные реакции происходят. Там внутри бурлит жизнь. Только эта жизнь гнилая, порченая. Внутри она полна душераздирающих конфликтов, все пузырится, лопается, потому что гниет. Поэтому и сегодня, когда мы объявляем, что наша цель стабильность – мы подписываем себе приговор. «Стабильность» наш народ уже испытал. Во все времена чиновники беспокоятся, чтобы вокруг было стабильное болото – это позволит сохранить себя у власти. А общество не заинтересовано в стабильности. Общество, наоборот, заинтересовано в динамичных процессах. И чтобы они происходили, нужно ломать стереотипы, отказываться от старых способов выживания возле государственной кормушки. Поэтому, раз и навсегда отказавшись от Сталина, мы сможем двигаться вперед. Вполне возможно, для этого требуется коротенькая передышка, но она позволит шагнуть дальше. Как Маяковский вывел когда-то блестящую формулу современной поэзии: поэзия – езда в незнаемое. То есть искусство должно рисковать, безумствовать, чтобы добиться успеха.

– По-вашему сегодня этого не происходит?

– Нет, не происходит. У нас очень много псевдятины, которая под видом новаций ведет нас к псевдоразвитию. Сегодня довольно часто искусство пытаются соединить с безнравственностью, что абсолютно дико. Художники перестали бояться возмездия. И транжиря свои таланты, тратят их на пустоту, служат пустоте, предавая божественную суть искусства. Может быть, я кажусь высокопарным или менторски говорливым, однако адресую эти слова каждый день и к себе. Успех в искусстве возможен только при одном условии – если ты занимался этим служением по будням, а не выстраивал себе каждодневный праздник.

– Давайте вернемся к вопросу: что, на ваш взгляд, сегодня мешает людям театра заниматься таким «высоким служением»?

– В нашей стране, к примеру, до сих пор нет закона о меценатстве. И отсюда много бед. Не берусь судить о крупных театрах, но нашему театру «У Никитских ворот» такого закона не хватает. Благотворительность в стране вроде бы есть, но она свелась к раздаче подаяний: хочу дам, хочу не дам. Устроено все очень ловко. Поскольку нет закона о меценатстве, просить вроде и не у кого. А сами меценаты не всегда приходят. Это раньше в царское время были люди, которым выгодно было заниматься благотворительностью, и это являлось частью культуры. Я руковожу государственным театром. Нам не хватает средств, хотя мы все равно говорим спасибо за те деньги, которые нам выделяют. Но поскольку мы не можем выкупить землю, на которой работаем, то не можем стать владельцами того театра, который сами же создали. У нас нет для этого средств.

– А кто свободен? МХТ? «Современник»? «Ленком»?

– Ну у них, простите, залы на 800 мест, а у меня на 70. И мы в равном положении. А еще они гранты получают, а мы никогда.

– Потому что они большие театры… И доходы больше. А театр «У Никитских ворот» всегда был небольшой театральной площадкой.

– Правильно, так надо бедным в России помогать! Тем, кто нуждается, а не тем, кто может себя обеспечить… А у нас в стране получается, что жирным котам государство щедро помогает, а нам, небольшим театрам, остается похлебка. Я много раз просил: дайте нам то, что мы заработали, дайте право жить на эти деньги. А нам говорят: «Ну вы же государственный театр, поэтому весь заработок должны отдать государству и только после этого вы должны написать заявления, мы их рассмотрим, перешлем в казначейство, и из казначейства вам поступит часть тех денег, которые мы решим дать». И получается, что несколько месяцев я не мог розетки купить. Потому что шла эта бюрократическая круговерть.

– Но вы продолжаете просить деньги у государства?

– Куда деваться. Сейчас стоимость одного истребителя, который Россия продает то ли в Индию, то ли в Тунис, превышает, наверное, стоимость всех затрат на культуру. Поэтому не грех попросить то, что нам жизненно необходимо… Видимо, скоро мы получим желанную автономию, и это будет шаг, безусловно, в лучшую сторону.

– Однажды вы вывели формулу, что театр – это борьба культуры с бескультурьем. А на ваш взгляд, возможна ли сегодня такая борьба? Ведь в эпоху рыночных отношений борьба может идти только за кассу.

– Конечно, возможна. Другое дело, что не все театры готовы к такой борьбе. Потакать дурным вкусам значительно легче, чем отстрадать проблемы нынешнего дня. Но настоящее искусство рождается, как правило, когда театр сопротивляется, идет вразрез с мертвечиной официоза. Поэтому высшей культуре, как проявлению духа, ничто не угрожает. Дух самодостаточен. И опыт исторический показывает, что чем меньше свободы, чем больше гнета, чем больше насилия, тем вдруг мощнее проявляет себя культура в своем стремлении к истине, к фундаментальным ценностям. Тому множество примеров, особенно в нашей стране, где болезненные и даже героические проявления духа возникали вопреки всему – логике, политической системе, палачеству. Радоваться тут нечему, но так складывалось исторически. Вот почему комедия в России всегда трагична. Вспомните Гоголя и Чехова, Островского и Булгакова, Володина и Горина. Кому принадлежит Чехов? Всему миру. Но сегодня его приватизируют и из его глубоких пьес порой создаются бескультурные и пошлые спектакли. Это нонсенс. Это Чехов вне Чехова, потому что над пошлостью он всегда смеялся, многие нынешние интерпретации пьес Чехова переворачивают его в гробу.

– Сейчас много споров о предстоящей реституции церковных ценностей. Вопрос отчасти не по адресу, но как вы считаете, должно ли государство передавать церковные ценности из музеев в РПЦ?

– Болезненный вопрос, потому что он касается чувств верующих. Но все же у меня сложилось собственное мнение по поводу реституции. В последнее время мы были свидетелями того, что Церковь иногда надевала на себя личину хищника, некоего придатка власти и совершала некое насилие, экспроприировала ценности. Подчеркиваю, я никому не навязываю свое мнение, но факт остается фактом. Я когда-то работал в клубе МГУ на бывшей улице Герцена. И для меня это место было храмом. Храмом искусства. Но как только началось возрождение православия, кто-то наверху решил, что студенческий клуб нужно закрыть, а на его месте возродить настоящий храм. Я предлагал: давайте скинемся всем миром и построим храм на новом месте, но не трогайте старый клуб с живыми традициями. Здесь давно уже построена сцена, и это место намолено не меньше, чем храм. Здесь у нескольких поколений прошла жизнь!.. Однако студенческий клуб все равно выставили на улицу. Я помню, как Ролан Быков падал на колени и взывал к патриарху не делать этой ошибки. Но никто не прислушался. Забрали под видом возрождения православия. А почему нельзя было возрождать рядом? Неужели место нельзя было найти? Я же не противник храма как такового, но ведь было уничтожено хорошее человечное место, где тоже кипела духовная жизнь, творилось добро, возникало священнодействие. Поэтому и к реституции я отношусь достаточно скептически. Разумеется, каждая икона имеет знаковый смысл. Но за те годы, что иконы хранятся в музеях, многие обрели статус великих произведений искусства. И стоит ли этот статус менять? Вся Италия полна образцами древнего искусства. Но там никто не предлагает все это собрать и раздать по храмам и монастырям. И в России нужно договориться. Надо понимать, что центр, аккумулирующий религиозное сознание, – это прежде всего Церковь. Здесь никто не спорит. Есть, так сказать, «рабочие иконы» и их следует вернуть туда, где они нужны людям. Но ведь и музей – это тоже место, где гнездится великий дух. Это надо уважать. Если рублевская «Троица» останется в музее, то и для самих верующих и для неверующих (разве не плюс?) это даст наибольшую отдачу. Ведь музей тоже обеспечивает надежную сохранность святыни. И поклонение ей. Поэтому я бы не стал заниматься формальной переброской ценностей. Все это очень умело делали большевики и старая советская распределительная система. Результаты, как мы знаем, ни к чему хорошему не привели.